Дойдя до всё ещё неподвижно наблюдавшего альфы, он впихнул ему в руки одежду, уронил к ногам кроссовки и прошел обратно на кухню.

— Не тряси мудями, я не по мужикам. Ванная от входа направо. Душ, надеюсь, принять сумеешь. Хочешь на свободу – вали к херам, хочешь жрать – я сейчас буду готовить, но в душе не ебу, что жрут оборотни. Могу разморозить стейк, и лучше бы тебе уметь есть сидя за столом, потому что отмывать пол ещё и после твоей кормёжки мне не хочется. Так что?

Оборотень оскалился, демонстрируя крупную дыру в ряде зубов на месте бывшего там когда-то клыка, но осёкся и зло фыркнул.

— Мы едим то же самое и так же, как люди. Я умею есть за столом.

Он хотел сказать что-то ещё, но не успел. Рамлоу развернулся к нему спиной, открывая холодильник, и только по шлепкам босых ног – нарочито звонким – знал, что его гость пошел отмываться, а не решил напасть, пользуясь случаем.

Блядские ученые, блядское общество. Вот вам и зверь.

Брок всё же достал мясо. На всякий случай четыре стейка, ни черта не зная о потребностях организма оборотня. Обжарил, как любил сам, сделал соус из чёрного перца и базилика. Успел даже смолоть новую порцию кофе, когда, обернувшись, увидел вновь наблюдавшего за ним оборотня. Он стоял, привалившись одним плечом к косяку, и не сводил взгляда с рук человека.

Отвернувшись, Брок тяжело вздохнул. Он, наверное, всё же несколько погорячился, сказав, что не по мужикам. И вот то, что сейчас стояло в дверях, чисто отмытое, гладко выбритое, с зализанными назад волосами, одетое в черную, чуть вылинявшую форму, в футболку с растянутым воротом, открывавшим красиво очерченные толстые кости ключиц и сильную шею…

Нечаянно коснувшись раскаленного металла большой турки, Брок зашипел сквозь зубы и сунул ребро ладони в рот.

Налив кофе в одну чашку, он подумал, и вылил остатки в другую. Получилось ровно на двоих. Переставив обе чашки на стол, Брок кивнул на диванчик, сам ногой подтянул себе стул, садясь лицом ко входу.

Оборотень, не чинясь, сел на указанное место. По глазам его Брок видел – насторожен, но чертовски голоден. Он догадывался, что зверя кормили не до сыта, раз использовали в боях, а уж чем – вопрос другой. На его тарелку он сразу выложил три стейка, оставив себе один. Альфа покосился на человека, но ни слова не сказал, неловко взяв нож и вилку. Он тоже зашипел сквозь зубы, поняв, как неудобно теперь ему будет – те, кто вырвал ему когти, заодно выломали крайние фаланги пальцев. Раны затянулись, но руками придётся учиться пользоваться заново.

Брок помощь предлагать не стал – гость вполне сносно нарезал себе куски мяса, накалывал на вилку крупные куски овощей из салата и бодро жевал чуть зачерствевший тостовый хлеб – другого всё равно дома не было, спасибо, хоть жизнь на нем не зародилась.

Ел он быстро, но для своих травм даже аккуратно. Соус с тарелки он вычистил куском хлеба, так что её можно было и не мыть. Чашку с кофе взял в руки с некоторой опаской, принюхался и сделал первый глоток. Когда его глаза округлились, Брок с досадой понял, что машинально сыпанул от души специй и сейчас зверь начнет плеваться.

Опасения не подтвердились. Брок с удивлением видел, как тот смакует каждый глоток, и на пробу хлебнул из своей чашки, но нет – крепкий горький кофе, острый от специй – всё верно.

Сгрузив посуду в мойку и просто для порядка обмахнув стол влажным полотенцем, Брок сел обратно и сложил руки на столе. Впрочем, спросить он ничего не успел. Оборотень тяжело глянул на него и первым задал вопрос:

— Что тебе от меня нужно?

Брок вскинул бровь. Впрочем, от животного, пусть и выглядящего как человек, благодарности ждать не приходилось. Не так он планировал строить диалог. Откинувшись на спинку стула, качнул головой.

— Ничего.

Улыбка оборотня была жутковатой и некрасивой.

— Не ври мне. Люди не держат оборотней просто так. Ты не убил меня пока была возможность. Так зачем?

Брок вдруг вспомнил о магазине в кармане штанов. К чему-то.

— Я был пьян. По пьяни люди делают разные вещи, о которых потом жалеют.

Оборотень прищурился.

— А ты жалеешь?

Рамлоу облокотился о столешницу, уперев щеку в ладонь.

— Уже начал. Вот нормальные люди подбирают по обочинам сбитых кошек и собак, а я никогда не планировал кого-то заводить. К тому же такую неблагодарную тварь.

Альфа снова оскалился, веером развернув пальцы.

— Мне за это что ли быть благодарным?

Рамлоу закатил глаза.

— А какого хера это ко мне претензии? Я что ли это сделал? Ты же в курсе наверняка – оборотней безнадзорных истребляют. Ты бы сдох в том кювете. Или тебя пристрелили бы утром, когда начинают работать дорожные уборщики.

— Тебе-то какое дело?

Зверь бросил это зло, отчаянно скалясь, но Брок почувствовал не страх. Глубоко вздохнув, он надавил на грудь слева. Боль немного отступила, и он поднял глаза на вынужденного гостя.

— Никакого. Можешь валить куда хочешь, мне насрать, что с тобой будет.

Он встал из-за стола и вновь развернулся спиной к опасности, включая воду над горкой посуды. Ему действительно было плевать, что, скорее всего - к утру, оборотня не будет в живых.

Когда посуда была перемыта и Брок потянулся за полотенцем, гостя на диванчике уже не было, и дом чувствовался пустым. На душе нехорошо скребнуло, и Брок поспешил сесть, зная, как приходят эти приступы, разворошенные воспоминаниями. Он надавил на грудь так сильно, как мог, борясь с болью и низко пригнул голову. Он заебался бороться с этим в одиночестве.

***

Он был самым молодым. Они смеялись над ним, но не трогали, и, когда у него начинало урчать в животе, ему бросали куски позеленевших уже лепешек, измазанных козьим дерьмом. Он вытирал их, как мог, о песок, но все равно съедал, потому что до чёртиков боялся умереть.

Все вокруг него умирали. Их приносили к нему под руки – зверски избитых, изнасилованных, изрезанных, передавленных колесами автомобилей и траками танков. Он должен был следить, как они умирают, а потом хоронить их – длина цепи, закреплённой за одну лодыжку позволяла отойти достаточно. Ещё у него была затупившаяся лопата с неошкуренной занозистой рукоятью, натиравшей ладони так, что вместо мозолей на них были язвы.

Каждый день он хоронил их – людей с его базы, которых отказались эвакуировать. Транспорт просто не пришел, а когда это поняли, то только несколько человек успели застрелиться. Остальных убивали на камеру – каждый день по одному. Сначала - старших по званию – в надежде, что они нужны правительству и то пошевелится. Не вышло. Потом уже оставшихся, пока не дошли до первогодок. Испуганные мальчишки были лакомым блюдом – их почти не били, они умирали от другого. Он легко таскал их окровавленные поруганные тела подальше от лагеря, насколько позволяла цепь, каждой новой могилой отмечая день своего плена, но он не смог вспомнить, сколько было небольших холмиков, когда пришли за ним и отстегнули от тонкой голени широкое металлическое кольцо.

Он не упирался, когда его вели, отупев от усталости и боли. Он не проронил ни звука, когда, говоривший на так и не понятом им языке, грузный темнокожий мужчина, похожий на зефирного человечка, взял в руки нож и принялся резать его самого. Не насмерть, в том то и была проблема.

Его, живого, раздетого до гола и с вырезанными чуть ниже груди знаками, вышвырнули из машины у посольства США в Исламабаде.

Но это он узнал потом, спустя время, когда заново научился воспринимать реальность. Тоже – к сожалению, потому как с осознанием пришли и воспоминания. Воспоминания об умерших у него на руках людях принесли с собой фантомную вину.

Он не был виноват, но сделать с этим ничего не мог. Это так и осталось с ним, причиняя боль.

А ещё так до сих пор болели и шрамы, сложившиеся в на удивление аккуратные символы – имя его хозяина, отпустившего его с памятью о себе. Тех рубцов уже и не было на теле – он, вылакав полторы бутылки дрянного виски, в том же госпитале срезал кожу украденным скальпелем. Он чуть не умер от отравления алкоголем, его рану обработали, но он продолжал чувствовать оставленную метку, проклиная свою живучесть.