– Хорошая сегодня погодка, не так ли? – не обращая внимания на Мишкин тон, с неестественной задушевностью продолжил лысый.

– Хорошая, – буркнул Курылев, потянул на себя рычаг, кишка дернулась – и процесс пошел.

– А верно, что Стратонова застрелили в Нью-Йорке? – спросил приставучий изолянт.

– Передавали, что погиб при невыясненных обстоятельствах… – уклонился от ответа Курылев, хотя доподлинно знал: бывшего президента телекомпании «Останкино» искрошили автоматными очередями прямо в супермаркете, в рыбной секции, несмотря на его фальшивый паспорт и накладную бороду.

До прихода к власти адмирала Рыка сам лысый заведовал у Стратонова популярной программой «Результаты» и, появляясь на экране, врал до изнеможения.

– А ведь я его предупреждал! – почти удовлетворенно заметил изолянт. – «Не достанут, не достанут»! Достали.

– Возмездие народа неотвратимо, – подтвердил Мишка, предпочитая в подобных случаях отделываться фразами, которых вдоволь наслушался, томясь на КПЗ (контрпропагандистские занятия).

Занятия обычно проводил майор из рижского филиала Всероссийского центра исследований политико-морального состояния личного состава (ВЦИполморсос). Рассказывал полморсосовец и о лысом – матером агенте влияния, посаженном в Демгородок за подрыв государственного самосознания населения и злостную сионизацию эфира. Правда, по национальности он был всего-навсего армавирским греком, но, как справедливо заметил адмирал Рык в речи по случаю восстановления фонтана «Дружба народов» на ВДНХ, «национальность гражданина определяется его любовью к Родине, а не длиной его носа».

– Хотите морковку? – неожиданно предложил лысый.

– Нет, № 186, не хочу! – резко отказался Мишка: инструкция строго-настрого запрещала любые виды неформальных контактов с поселенцами.

– Извините… – поняв свою бестактность, смутился бывший сионизатор эфира. – Я просто хотел спросить вас, что вы думаете об амнистии? Ходят слухи…

– О чем? – обалдел Курылев.

– Об ам… Об амнистии. Ведь И. О. – великодушная личность…

– Не понял? – нахмурился Мишка.

– Простите, пожалуйста, я хотел сказать: ведь Избавитель Отечества – великодушный человек, и к свадьбе, надо полагать…

– Еще какой великодушный! А то бы вы уже давно червей сионизировали! – лихо сказанул Мишка и пожалел, что Ренат его не слышит.

– Ну зачем же вы так… – выронив морковку, пробормотал лысый.

Тем временем гармошчатая кишка зачмокала, как если бы великан попытался через соломинку добрать из гигантского стакана остатки коктейля с вишенками. Курылев выключил насос, глянул на часы, показывавшие 15.37, но в путевке-наряде почему-то записал 16.07. Потом, даже не попрощавшись с поникшим 186-м, он вырулил на Бродвей и медленно двинулся вдоль сетчатых заборов с металлическими калитками. При этом Мишка внимательно осматривал улицу, совершенно безлюдную, если не считать попавшегося навстречу изолянта, похожего на выросшего до необъяснимых размеров крота. Он с трудом волок две туго набитые полиэтиленовые сумки с надписью «Осинка», да еще под мышками нес длинную коробку спагетти и пивную упаковку о шести банках.

Поравнявшись с домиком № 55, Мишка сердито остановил машину, вылез из кабины, поднял капот и озабоченно уставился в прокопченные кишки «дерьмовоза». Разглядывал он их до тех пор, пока перегруженный человек-крот не скрылся на своем участке.

– Вот зараза! – воскликнул Курылев и повернул кепку козырьком к затылку.

Копавшаяся в грядках темноволосая девушка, одетая во все тот же олимпийский комплект, бросила тяпку, встала с колен и подошла к ограде. У нее была странная, запечатленная улыбка, какую иногда можно видеть на лице человека, старающегося по возможности весело рассказать о своем горе.

– Извините, № 55-Б, – произнес Мишка зло и отчетливо. – Можно я наберу воды? Мотор перегрелся…

– Пожалуйста, – пожав худенькими плечами, ответила она.

Курылев достал из кабины грязное помятое ведро и, толкнув калитку, ступил на дорожку, ведущую прямо к крыльцу. Но сначала он снова внимательно огляделся – кругом не было ни души. «Мемуары строчат!» – подумал Мишка, имея в виду ЭКС-президента и экс-ПРЕЗИДЕНТА, живущих в соседних домиках.

Эту часть Демгородка изолянты между собой именовали «Кунцевом» – и действительно, самые крупные злодеятели периода Демократической Смуты проживали именно здесь. Курылев посмотрел на возводимую возле президентских домов будку, похожую на те, что обычно стоят возле посольств. Там тоже никого не было – строители уже ушли. Будку назначили сюда совсем недавно, после того как неделю назад в окно ЭКС-президента влетел булыжник, по-гастрономному завернутый в письмо следующего содержания:

На крыльце Мишка тщательно вытер ноги, а особенно плотно прилипшую лепешку грязи соскреб, поелозив подошвой по ступенькам.

– На кухню проходите, – громко подсказала девушка и сама пошла вперед.

На маленькой веранде стоял застеленный старой клеенкой стол, а на нем – трехлитровая банка с темно-алыми пионами. Опущенные в воду стебли были обметаны крошечными пузырьками воздуха. Упавшие на клеенку лепестки напоминали густые, чуть подсохшие капли крови. Курылев прошел в кухоньку, поставил ведро в раковину и включил воду.

– Ржавая, – предупредила девушка.

– Мне без разницы.

Она покачала головой и подошла к плите, где на маленьком огоньке кипела, чуть подрагивая крышкой, кастрюлька. Срочную службу Мишка тянул в Душанбе (теперь это уже Афганистан) и как-то раз в магазинчике видел чудной ценник: «Набор: каструл, каструла, каструлчик – 10 р. 50 к.».

Девушка зачем-то приподняла пальцами крышку и тут же со звоном ее уронила.

– Обожглась? – спросил он.

– Чуть-чуть. Но так даже лучше…

– Почему?

– Не знаю. Боль успокаивает.

– Выдумщица ты, Ленка! Где отец-то?

– На пруду, – ответила она, подходя к нему, – рыбу ловит…

– А он не вернется?

– Нет, я сказала, что приду полоскать белье. Он будет ждать.

– Послушай, а он знает про меня?

– Конечно.

– Ну и что он говорит?

– Не переживай! Совсем не то, что Озия – Юдифи… – засмеялась Лена и обняла Курылева.

Ведро в раковине наполнилось, и вода полилась через край.

– Пахну я, наверное, черт-те чем, – вздохнул Мишка.

– Дурачок ты! – снова засмеялась она и сильно потерлась щекой о его спецовку.

Мишка поцеловал ее в смеющиеся губы, поцеловал так, как целуют только близких, уже изведанных женщин. При этом он ухитрился глянуть в окно – между занавесками виднелись калитка и часть посыпанной красноватым песком дорожки.

– Ми-ишка, я так соскучилась! – вздохнула Лена.

– Я тоже…

– Ми-ишка, пойдем в спальню, – попросила она.

– Нельзя – могут подкрасться. Ты пойми!

– Ну пожалуйста!

– Нельзя, Леночка! Мне тоже хочется по-людски, но нельзя!

– Я понимаю…

Она подошла к крану, выключила воду и медленно начала расстегивать металлические пуговицы, на которых был выдавлен все тот же орел с подружившимися головами.

– Я думала, мы вечером увидимся…

– Сегодня фильма не будет, – не сразу отозвался Мишка.

У него всегда перехватывало дыхание, когда он видел, как она, заведя руки за спину и изогнувшись, расстегивает лифчик.

– Почему? – спросила Лена.

– Подарок вам к празднику.

– К какому празднику?

– Ко дню рождения И. О.

– А-а-а… Понятно.

Сняв с себя все, она обернулась к Курылеву и стояла перед ним, одной рукой стараясь прикрыть грудь, а другой темный ухоженный треугольничек.

– Похожа я на боттичеллиевскую Венеру? – с неловкой игривостью спросила она и покраснела.

– Есть немного… – ответил Мишка, подходя к ней вплотную. – Но у тебя фигура лучше!

Теперь, после шершавой казенной «джинсы», ее тело показалось Курылеву таким бесплотно-нежным и шелковистым, что даже пальцы занемели. Мишка обнял Лену сзади, бережно подтолкнул к окну и ласково заставил опереться руками о подоконник.