— Что случится, если я убью надзирателя и попытаюсь сбежать с его ключом? Другие будут готовы помочь мне?

Он поднял голову и широко улыбнулся.

— Забудь об этом. Ты его не победишь, а если всё-таки сможешь, тебя поймают и тогда мало тебе не покажется. К свободе долгий путь, со множеством закрытых и запертых, хорошо охраняемых дверей. Никто тебе не поможет, даже я, цена слишком велика. Но мы также не собираемся тебе мешать. Тебя будут сопровождать наши добрые пожелания, но не более, — он окинул меня взглядом. — Ты действительно думаешь, что сможешь победить надзирателя? Посмотри на себя, ты едва держишься на ногах!

Верно. Надзиратель тоже это знал. Кто будет ожидать неприятностей от того, кого он только что избил до полусмерти?

— Как мне заставить его войти в мою камеру?

— Начни ссору, — прошептал он. — Лучше всего кого-нибудь убей. Тогда он обязательно захочет навестить тебя, — он немного подумал. — Может, тебе повезёт. Потому что ты один в камере. Надзиратель осторожен, и когда идёт к нам, с ним всегда четыре или пять человек, — он криво ухмыльнулся. — Были и другие, которые думали, что смогут с ним справиться и убежать. Но в твоём случае, учитывая насколько ты избит и один в камере? Возможно, он придёт один.

Я задумчиво посмотрел на него.

— Если я скажу, что смогу убежать, ты попытаешь своё счастье со мной?

— Ты так в себе уверен? Я желаю тебе удачи, друг. Но я с тобой не пойду. Да и для чего? Даже если мы сможем сбежать из арены, охранники когда-нибудь позже поймают меня, и тогда я украшу Ворота Покаяния. Они кастрируют меня, прежде чем запрут в клетке, в которой я буду истекать кровью. Лучше уж я попытаю своё счастье здесь. Я пережил четырнадцать боёв.

— Кастрируют? Почему?

Он ухмыльнулся.

— Я инструмент богов. Когда мне в руки попадает женщина, меня направляет рука Безымянного. Чем больше она страдает, тем больше радости мне это доставляет, и когда свет её жизни потухает в моих руках, тогда я живу!

Никогда бы не подумал, что на моём избитом лице можно прочесть эмоции, но он заметил мои мысли.

— Что, тебе это не нравится? Ты думал, что я здесь без причины? Нет, — он посмотрел на свои руки. — Я долгое время развлекался, пока одна из них не сбежала от меня.

— И ты не чувствуешь никакого раскаяния? — спросил я, поражённый против воли.

Он рассмеялся и покачал головой.

— Для чего? Иногда я встречаюсь на арене с женщиной. Старая она или молодая, страшная или красивая, мне всё равно. Я был приговорён к смерти, но здесь, на арене, толпа орёт, когда я следую своей судьбе, — он улыбнулся, его зубы — светящаяся белизной полоса в полутьме. — Ну как, друг, ты всё ещё хочешь, чтобы я составил тебе компанию?

Я ожесточённо посмотрел ему в глаза.

— Нет.

Он посмотрел на меня любопытным образом.

— Я вижу мою смерть в твоих глазах, — тихо, почти задумчиво сказал он. — Что для тебя значат эти женщины? Ты с ними не знаком. Ты знаешь, что у тебя в глазах звёзды?

Я ткнул ему в глаза растопыренными пальцами, а вторым ударом сломал гортань. Его крик заглушило бульканье. Он в агонии упал с кровати, а я оставался в том же положении, как и раньше, стоя на коленях перед решёткой. Его сокамерники посмотрели сначала на меня, потом на него, но ничего не сделали. Мы наблюдали, как он умирает. Если я ожидал, что кто-то сейчас поднимет тревогу, тогда сильно ошибался. Один из сокамерников оттащил Ибру к двери, лёг на его кровать и посмотрел на меня. Он молчал, и я тоже.

Удар в бок разбудил меня, отшвырнув к стене. Я надеялся, что когда придёт надзиратель, я не буду спать. Но должно быть заснул, слишком сильно он меня избил. В моём плане была также ещё одна ошибка, потому что он был не один. С ним пришёл ещё один человек, стражник с арены, который бесстрастно на меня смотрел. Он был вооружён длинным копьём с лезвием и мечом на боку. Он был примерно моего роста и телосложения, возможно чуть-чуть толще. А может это вовсе и не было ошибкой, а счастливым совпадением.

— Что ты тут себе придумал, ты, паршивая собака? Как мог предположить, что сможешь после этого жить? — надзиратель ещё раз замахнулся ногой, разматывая с пояса кнут. Очевидно, он собирался дать мне его почувствовать. — Ты хочешь испортить мне мой бизнес, ты, сын паршивой собаки? Я поставил деньги на его следующий бой, ты, дебильный сын жабы! Я тебе…

На протяжение всей своей жизни я так и не научился, как правильно драться. Но одно я знал наверняка: нельзя сомневаться и колебаться. Нельзя размышлять. Просто действовать. Как будто это неотвратимо, как будто другого выхода нет. Как будто бой уже решён, прежде чем он начался. Может, именно так всё и было.

А вот чему я научился, так это использовать любой трюк, который знал. Поэтому, когда он замахнулся ногой, я подставил ему подножку, а другой ударил снизу через кожаные доспехи по его половому органу. Надзирателю тоже был знаком этот трюк, на нём, для защиты, был одет твёрдый кожаный панцирь, но я почувствовал, как он сломался от моего пинка.

Когда он сложился пополам, я, в одно и тоже время дёрнул его вниз и назад, а сам подтянулся вверх; он сильно ударился головой о стену позади меня. Охранник выхватил меч, но лучше бы он выбрал кинжал. Во-первых, меч бесполезен, когда противник приближается так близко, как во время крепких объятий, а во-вторых, тогда я не смог бы воткнуть ему через горло в мозг его собственный кинжал.

Я оставил лезвие торчать в ране, чтобы из неё не потекла кровь на одежду и доспехи, которые я ещё хотел использовать. Каждое движение горело словно огонь, мне было плохо от боли, но для этого у меня не было времени. Если что-то собираешься сделать, тогда делай целиком, в сомнениях нет смысла. Нужно просто действовать, а затем посмотреть, что из этого выйдет.

— Незнакомец?

Это был человек из камеры с другой стороны, не той, где всё ещё лежал Ибра.

Мужчина кивнул.

— Да прибудут с тобой боги, незнакомец.

Я надеялся, что они со мной.

Мне потребовалось бесконечно много времени, чтобы надеть доспехи охранника арены. Этот стиль был мне не знаком, пришлось соображать, какие пряжки соединяются с какими ремнями, но, в конечном итоге, мне всё же удалось это выяснить. Всё это время я ожидал, что прибудет подкрепление или кто-то поднимет тревогу. Надзирателя я тоже не выпускал из виду, но он всё ещё тихо лежал там, где упал. Ничего не происходило, всё оставалось спокойно. Однако другие всё время молча наблюдали за мной. Это сбивало с толку.

Только теперь я вытащил кинжал из горла мёртвого и вытер его об одежду надзирателя. Его самого я перевернул на спину.

Я хотел узнать больше об этом саике Сараке, но в этой жизни надзиратель больше не сможет дать мне ответ. Его голова запрокинулась на бок, а глаза уставились на меня с выражением вечного удивления.

Я нащупал его кошелёк, полный монет, и отделил связку ключей от пояса, поднял её и вопросительно посмотрел на соседнюю камеру. В этом отношении Ибра оказался прав: с обоих сторон заключённые лишь покачали головами.

Я вышел и закрыв за собой дверь, посмотрел в камеру справа от меня. Все пять заключённых указали жестом в сторону правого конца коридора. Даже тот, кто пожелал мне благословение богов. Я повернул направо. Второй ключ подошёл к замку. Я закрыл лицо вуалью — при таких обстоятельствах она была более, чем полезной — открыл дверь и прошёл. Короткий коридор и начало лестницы справа, другой коридор слева. Я поднялся по лестнице. Ещё одна тяжёлая дверь заградила мне дорогу. Снова один из ключей подошёл, и открыв, я оказался напротив стражника, сидящего за столом и пьющего из глиняной чаши вино.

Я кивнул ему, он кивнул в ответ. Я запер за собой и пошёл дальше. Это были помещения охранников, я услышал храп, когда пересёк ещё одну дверь и нашёл ещё одну лестницу. Поднявшись наверх, я снова повернул направо, и очередная дверь преградила мне дорогу. На этот раз не подошёл ни один ключ, но я заметил, что с другой стороны есть охранник.