Затем он тихо продолжил:
— Сюда пожалуйста, эссэри.
Когда мы пролезли через кусты розы и ступили на ещё одну широкую, мощёную дорожу, которая недалеко от конюшен вела к самим зданиям дворца, я увидел задумчивый взгляд Серафины.
— Прошу, подождите немного, — попросила она и остановилась.
Мы с Хахмедом удивлённо посмотрела на неё, потом, увидев, как она переводит дух и оглядывается по сторонам, поняли. Я заметил слёзы на её глазах.
— Это старый дворец, дворец моего отца, — тихо промолвила она. — Здесь я выросла, это место было моим домом. Вон там стояли большие конюшни, в моё время там даже находились песочные карьеры для гордых грифонов. Там я познакомилась с Джербилом, он пытался убедить одного из наездников грифонов в следующий полёт взять его с собой. Мы были детьми, и всё это произошло ужасно давно, — она застенчиво улыбнулась. — Я знаю, сколько прошло время, но здесь всё выглядит так, будто это случилось только вчера. Возможно, розы другие… но эту часть сада перепланировала моя мать… а теперь его, скорее всего, называют старым садом, — она вздохнула и закрыла глаза. — Простите, это очень странное чувство, — заметила она, снова открывая глаза.
— Сильно отличается от того времени? — с благоговением тихо спросил Хахмед. — Я имею ввиду здешнюю жизнь. То был золотой век, о котором говорят легенды?
Серафина сдержанно улыбнулась.
— Нет, Хахмед. Просто всё было иначе. Люди остаются такими же… Вот только я скучаю по тем, кого знала и любила.
Я не знал, что сказать, но Хахмед нашёл подходящие слова.
— Это тоже никогда не изменится, — сказал он и подождав мгновение, пошёл дальше. Мы молча последовали за ним, идя вдоль гравийной дорожки, пока не вышли на маленькую площадь с фонтаном.
Там Хахмед жестом подозвал патрулирующего охранника и что-то прошептал ему на ухо, после чего тот, прижав кулак к груди, низко поклонился и бросив на нас короткий любопытный взгляд, убежал.
Хахмед посмотрел на меня.
— Он уведомит эссэру Фалу, — коротко заметил он и пошёл дальше.
Он вдруг неожиданно снова стал Хахмедом, Хранителем Протокола, маленьким тощим мужчиной с жидкой бородёнкой, которого распирала гордость. Человеком, придающим себе очень уж большое значение.
Но на короткое время он показал нам другого, не скрывая своей души, когда говорил о госпоже. Этот маленький мужчина любил эссэру Фалу, и если потребуется, умрёт за неё. Я задумчиво следовал за ним, пока он шёл впереди нас по мощёной дорожке. То, кем человек казался и кем был на самом деле — всегда отличалось. Я следовал за ним с новым уважением, которое не имело ничего общего с его высокой должностью. Может к старости я во многих отношениях ослеп.
Я догнал Серафину.
— Скажи, насколько важна должность Хранителя Протокола? Она тебе знакома? — тихо спросил я.
Она посмотрела на меня загадочным взглядом.
— Насколько важен тот, кто решает, кто получит дегустатора, а кто нет и какого дегустатора? — спросила она в ответ. — Протокол — это инструмент. Если он захочет отказать кому-то в доступе, то вспомнит протокол, который, к его великому сожалению, не позволяет предоставить этому человеку аудиенцию. И в зависимости от того, что это за протокол, охранники будут обращаться с гостем более или менее заботливо, — теперь ей, казалось, стало весело. — Так было в моё время, когда этот дворец имел всего четверть сегодняшнего размера. Думаю, на протяжение столетий произошло много дополнений и улучшений, безусловно, в том числе и в области протокола. Но одно, без сомнения, осталось прежним. Он решает, кому позволить встретиться с эмирой, а кому нет. Это отвечает на твой вопрос, сержант… Хавальд?
Да, отвечает. Я вспомнил свою первую встречу с Хранителем Протокола, когда он приставил ко мне восемь солдат, в качестве почётного караула, потому что я не хотел оставить меч. Сама эссэра Фала вмешалась в нужное время, но без её вмешательства…
Интересно, куда бы меня проводили охранники?
Трава слева и справа от дороги была зелёной и сочной, несмотря на палящую жару. А неподалёку охранник в отполированных чешуйчатых доспехах отогнал в сторону свободно бродящего фазана.
Здание, куда направлялся Хахмед, было побелено в бледный пастельный тон и украшено мозаикой из пальм. Слева журчал фонтан, возле которого роскошно одетая молодая женщина, держась на приличном расстоянии, обменивалась словами с солдатом из дворцовой стражи. Под голубым, безоблачным небом сады дворца казались райский оазисом спокойствия, но и за этими стенами пастельных тонов таились опасности. Опасности другого рода, которые я был не способен различать. Казалось, Серафина угадала мои мысли и тихо рассмеялась.
— Не переживай, Хавальд. До сих пор ты хорошо справлялся и знал, как вести себя с ним. Сегодня ты обрёл друга.
Я не стал больше ничего говорить, когда Хахмед открыл дверь в постройку и повёл нас вдоль длинного прохладного коридора. Если всё так, как она говорит, то это скорее не моя заслуга, а её.
Стены здесь были на удивление толстыми, а свет падал только через люки в потолке, который тоже оказался более массивным, чем я ожидал. Здесь было прохладно, почти холодно, но это была не единственная причина почему я прозяб: этот коридор заканчивался дверью из камня, на которой был символ песочных часов — символ Сольтара. Я чувствовал, что это не святилище, но определённо место, посвящённое смерти.
Хахмед остановился перед каменной дверью и повернулся к нам.
— Лишь немногие знают это место, а ещё меньше могут войти. Моя госпожа велела проводить вас сюда, но позволила мне не входить, — он заметил мой взгляд и слегка качнул головой. — Опасности нет… Дело в том, что я хочу сохранить в памяти моего господина, эмира — пусть его душа найдёт в глазах богов милость и расположение — каким он был при жизни. Моя госпожа намного сильнее меня, она будет вас ждать, — он слегка прикоснулся к двери. — Не хочу так скоро ещё ближе подходить к царству Сольтара, — тихо сказал он и низко поклонившись, резко повернулся и быстро побежал по длинному коридору в обратном направлении.
— Теперь мне тоже не хочется знать, что именно скрывается за этой дверью, — заметила Серафина с приподнятой бровью, когда смотрела вслед маленького мужчины. — Я припоминаю сразу несколько протоколов, которые он только что нарушил.
Теперь я тоже положил руку на дверь, чувствуя холод в камне, который едва согласовывался с жарой, обычно палящей в Газалабаде.
Хотя я едва к ней прикоснулся, дверь тихо распахнулась, открывая вид на длинный зал, полы стены и потолок которого были выложены белой плиткой. Большие отполированные зеркала, которые фокусировали и распределяли свет, падающий через глубокую шахту в потолке, погружали комнату в яркий свет; только передняя стена, на которую мы смотрели, была выложена чёрной плиткой. Там, в искусной мозаики, был изображён Сольтар, который одной рукой взвешивал на ладони перо, а другой измученный труп.
Непостижимые и полные звёзд глаза бога были почти скрыты под тёмным капюшоном. Перед передней стеной стоял небольшой алтарь, на нём лежали свежие подношения. Шесть больших белых мраморных столов были расставлены по всей комнате, и каждый из этих столов имел желобки для крови, которые вели к серебряной ванне. Пахло кровью и мылом.
Два стола были заняты. Под белыми, частично испачканными кровью простынями, были видны контуры человеческих тел. Углубившись в разговор в этом странном переднем дворе в царство Сольтара, нас ждали три человека. Там стояла, одетая во всё чёрное, эссэра Фала. Её неприкрытое вуалью лицо сильно состарилось. Рядом с ней стоял уже знакомый мне пожилой мужчина с белоснежными волосами: Перин да Халат, учёный из далёких земель, личный врач Файлид и, вероятно, других членов семьи эмиры.
А также ещё один мужчина. В первый момент из-за его маленькой и полноватой фигуры и открытого любопытного выражения лица я подумал, что ему здесь не место, но на нём явно была одета мантия священника Сольтара.
