Люка отшвыривает на какой-то ящик спиной — и как же хорошо что он таки таскал на себе тяжелую броневую кирасу. Его просто болезненно встряхивает и выбивает из почти-медитации, — и мир сразу становится темнее, — но спина явно цела.

Люк, шипя, приподнимается, держась за технику.

Невдалеке от него один из бойцов, изогнувшись, ковыряется в пульте. Люк хочет у него спросить, не помочь ли, не подключить ли R2, но его обжигает справа — будто плазменный заряд оттуда уже прилетел, прямо в спину человека за пультом, опалив его самого по пути.

Люк поворачивается, время замедляется, совсем немного, но он видит — блик, движение, — и стреляет наугад. И вражеский выстрел уходит в пол у ноги десантника — тот даже не дергается, — а в снайпера прилетает сразу с двух сторон.

Пол постепенно выпрямляется. Люк сползает вниз, приваливается к стене приборов и тупо смотрит, как наливаются светом лампы мостика. Голова гудит.

— Спекся наш джедай, — командир десанта стоит прямо над ним. Когда успел подойти?.. В голосе его только беззлобная насмешка.

— Я в порядке, — говорит Люк. Он не врет. Он даже не ранен. Только двинуться прямо сейчас будет проблематично.

— Да сиди пока. Сейчас не до тебя. Минут пять у тебя есть.

Люк кивает. Пять минут — это очень много. И закрывает глаза.

Когда его будят, он точно знает, куда идти.

***

Именно этот отсек — сердце корабля. В центре, под слоями брони, там, где должны быть жилые помещения, находится — Люк поначалу счел, что все же тюрьма. Доступ только по специальному паролю, в специальном лифте, системы жизнеобеспечения полностью изолированы, никакой связи с внешним миром…

Специальный лифт совсем не выглядит зловещим. И открывается в белый светлый коридор с комнатами по обеим сторонам.

Для тюрьмы тут как-то слишком прилично. Или Люку мешают стереотипы?

— Ты посмотри на покрытие, — командир тыкает в стену пальцем. — Звукоизоляция. И недешевая.

— Ну мало ли, — говорит Люк, — может, это чтобы не слышать, как пленные говорят правду о зверствах Империи.

Ну а что, почему нет? Правда, чтобы кого-то заткнуть, убить его проще, чем тратиться на звукоизоляцию. И не то чтоб Император этим способом пренебрегал. Но мало ли какие у Его величества причуды, верно?

— Особенно роботам, — хмыкает десантник.

Это, конечно, аргумент.

Комнаты у лифта забиты непонятной аппаратурой, какими-то контейнерами, пищевыми концентратами и контейнерами с чем-то химическим и фармацевтическим.

И пока в идею тюрьмы для привилегированных все укладывается. До тех пор, пока они не находят операционную. Огромную. Всю в аппаратуре. И темную. При их появлении ничего не активируется и не начинает взрываться и стрелять. Просто операционная.

Командир десанта оглядывает приборы и присвистывает.

— Ничего себе сюда бабла вложено. Что-то круто для политических заключенных.

Люк согласен. Но если не они — тогда кто? Тогда — зачем?..

Следующим они находят палаты, и вот тут Люк понимает, что не понимает ничего.

На койках сверхсовременных палат лежат разумные, не только люди — все без сознания. И все…

Люка мутит.

Они все живы. Живы. Подключены к системам жизнеобеспечения. Вокруг них в Силе бьются ужас и боль.

Что это? Кто это? Что с ними тут делали?..

Люк с командиром десанта проходят дальше, открывая все двери, но картина не меняется, и в самой последней палате Люк застывает, только переступив порог.

Человек на постели лишен рук и ног, жизнеобеспечением забита вся его палата, его лицо закрывает дыхательная маска, его почти не видно под проводами, трубками и госпитальным синим одеялом, Сила, одеялом, самым обычным…

Люк хватается за косяк и невероятным напряжением воли не дергается вперед. Не подбегает к человеку на кровати.

В Силе человек на кровати — черная дыра и ледяная сталь. Люк узнает это ощущение где угодно.

— Ну и что тут у нас? — командир десанта проходит в палату и присвистывает. — Ну ничего ж себе.

Люк должен что-то сказать, предупредить, вот только горло свело и слова исчезли.

И тут человек на кровати поворачивает голову. И открывает глаза. Люк сжимается, сливается с дверью, но смотрят не на него.

— За осмотр с целью развлечения, — говорит Дарт Вейдер, а голос у него слаб, шелестит едва слышно, — следует деньги платить.

— Мужик, не дергайся, — хмыкает десантник. — Мы — спасатели. Хорошие парни.

— Неужели.

Десантник подходит ближе. И замирает.

— Ничего себе дела. Это кто тебя так?

— Много кто.

— Да их убить мало.

— Ну, — отец явно хмыкает, — частично уже.

— За это тебя сюда?

— Не без того.

Люку невыносимо это слушать. И невыносимо откладывать неизбежное. Отец все равно узнает его, увидит, и безумие разрешится хоть как-то…

Люк проходит вперед, внутренне сжимаясь, готовый ко всему.

Кроме того, что увидит на лице отца бельма вместо глаз.

========== 2 ==========

Двадцать лет назад

— Мне очень жаль, — говорит врач, которого Энакин не видит. — Но к сожалению… Понимаете…

Он понимает. Его глаза просто сварились от жара, там нечего восстанавливать. И все бы ничего, если бы нерв остался цел. Но, как говорится, увы. Подключать протез не к чему.

Безнадежно, говорит врач. Безнадежно.

Остальные проблемы меркнут в сравнении. Он не может дышать сам, и никогда не сможет, он не может ходить, и дело не в отсутствии перемолотых в кашу ног — у него перебит позвоночник, и неизвестно, получится ли вживить компенсирующий протез. Проще сказать, с чем у него нет проблем, если даже Сила отвернулась от него — возможно, временно, но сейчас, как ни странно, это и к лучшему.

В перерывах между операциями он лежит в темноте неподвижно и слушает звуки приборов вокруг. Боль мутит сознание. Кажется, он вновь на плавильном заводе «Мустафар», снова падает вниз и не в состоянии затормозить падение, потому что от боли и отчаяния не может сосредоточиться, и Сила ускользает от контроля. Или, может быть, ему тогда и хотелось, чтобы все кончилось. Падме погибла, он сам убил ее — зачем, зачем она влезла между ним и Оби-Ваном? зачем вообще явилась на завод, зачем?.. — к чему теперь жить?

Он видит, как она падает, постоянно. Раз за разом. В темноте. Будь Сила с ним, он бы разгромил палату и смог, наконец, умереть. Но нет. Он лежит и смотрит. И смотрит.

…Ты наделал слишком много ошибок, говорит ему кто-то совершенно спокойный. Тот мастер меча и войны, которым он, казалось, стал за прожитые на войне последние пять лет. Но стоило пойти против собственных соратников, и куда только все делось… Слишком много эмоций, Энакин. Сбитый контроль. Именно сбитый контроль убил Падме, именно поэтому ты не успел среагировать, а ведь должен был контролировать все оперативное пространство, а не зацикливаться на Оби-Ване… Любые стороны Силы требуют контроля, и то, как ты себя отпустил — непозволительно.

…Да, да. Да. Почему его не убило, почему?.. Почему она мертва, почему он все еще жив, он — бесполезная развалина, почему?..

Палпатин приходит тогда, когда безумный цикл операций, наконец, приостанавливается, а он сам не ощущает уже даже отчаяния. Только ступор и желание, чтобы все закончилось.

Сила все еще не вернулась к нему. Будто она против, будто не хочет его принимать.

— Мне так жаль, мальчик мой, — Палпатин, судя по звуку, садится рядом.

— Ваше присутствие — большая честь, ваше величество, — говорит Энакин. Ему неожиданно противно от собственного голоса — потому что это не его голос. Первая живая эмоция за весь день, надо же.

— Ну-ну. Не нужно формальностей. Врачи говорят, твое состояние стабилизируется.

— Да.

Палпатин молчит, а он сам смотрит в черную пустоту и ждет. Он клялся Палпатину в верности, первый из вассалов Императора, и он должен выполнить любой приказ. Но надеется, что вместо приказа ему будет оказана милость…

Милость? Тот спокойный голос, тот мастер войны, он сам, погребенный под неподъемной плитой вины, чувствует ярость от самой возможности сдачи без сопротивления.