— Я думал, что тебе нравится у Малиновского… — растеряв свой пыл, то ли с упрёком, то ли с разочарованием произнес Костя.

— Кость, послушай, — я придвинула соседний стул и села рядом, — я влюбилась, понимаешь? — уже миролюбиво шепотом продолжила я, взяв его ладони в свои. — У меня просто крышу сносит, это что-то… что-то невероятное! Волшебное! Я как будто попала в сказку! Я даже рада, что ты наконец всё узнал, теперь я могу поделиться с тобой своим счастьем! А я самая-самая-самая счастливая!

— Подожди, то есть ты и Голубь… — медленно произнес Костя, как будто до него только что стало доходить.

— Ага, — быстро закивала и глупо хихикнула. — Помнишь вечеринку в "Моргане"? А потом ещё после праздничных выходных, в первый рабочий день я попросила тебя подождать меня на улице, мы тогда ещё в бар собирались, помнишь? Ты ещё замерз и сказал… Короче, не важно. У нас с Маратом роман, — выпалила я, смотря на Костю, ожидая реплик радости. Костя же смотрел с застывшим, будто каменным лицом. — Ну, Кость, ты чего? Ты не рад за меня, что ли?

Он медленно вытащил свои руки из моих ладоней и поднялся.

— Саш, Голубь женат. Не могу поверить, что тебе и на это плевать.

— Нет, этого не может быть. Ты что-то путаешь, — уверенно опровергла я, продолжая улыбаться. Но его слова словно камнем с размаху больно ударили по грудной клетке.

— Саш. Голубь. Женат. — Чеканя каждое слово, повторил Костя. — Странно, что ты до сих пор об этом не знаешь, учитывая, насколько вы… близки, — в его тоне послышались плохо скрываемые нотки неприязни.

Из меня будто выкачали воздух. Словно уменьшившись в размере, я сидела затаив дыхание, пристально смотря на Линькова. И продолжала улыбаться. Улыбка как приклеенная прилипла к лицу, хотя в глазах предательски щипало.

— Нет, Кость, он не может быть женат. Он же… — осеклась, силясь подобрать нужное слово. — Он же со мной… Мы вместе. У нас роман!

— Спроси у него сама, если не веришь.

Достав смятую пачку сигарет из заднего кармана потертых джинс и лавируя между рабочими столами коллег, он вышел из офиса, а я осталась сидеть на том же месте, смотря на захлопнутую им дверь из матового стекла.

Марат женат.

Как-то сами собой все кусочки пазла встали на свои места. Это же так очевидно! Он женат! Почему, почему я не догадалась об этом раньше? Почему? Как можно быть настолько слепой?!

Вот так бывает, раз! — с глаз будто падают шоры, и ты начинаешь видеть мир таким, какой он есть на самом деле. Его скрытность, звонки "по работе" шепотом в соседней комнате, его желание ночевать только у себя дома…

Резко поднявшись, уронила сумку. Красная коробка выпала и раскрылась: одна запонка, сверкнув бриллиантом, закатилась под стол. Мне хотелось растоптать эту коробку, разбить стекляшки и выкинуть все к чертям собачьим в мусорное ведро, отправив туда же следом свою душу, покалеченную очередным ударом. Но вместо этого я встала на колени, нашла потерянную запонку и, смахнув пылинку, любовно отправила подарок на своё законное место.

Девять утра. Голубь уже пришел.

* * *

— Марат Игнатович, можно? — заглянув в кабинет без стука и приветствия, спросила я.

Гладко выбритый, с аккуратно зачесанными волосами, он сидел во главе своего рабочего стола, и явно удивился, увидев меня в такой ранний час.

— Подождите за дверью, я занят, — официальным тоном отчеканил он и перевел взгляд на толстого лысеющего мужчину в сером костюме, сидевшего по правую руку.

— Простите, но это очень срочно.

Неслыханная дерзость. Толстяк оторвался от бумаг и поднял на меня заплывшие глазки, пристально разглядывая поверх дорогих очков в тонкой золотой оправе.

— Рыжова, ты совсем с ума сошла? — услышала шипение Светочки и почувствовала, как меня буквально затаскивают в приемную за рукав платья. — Извините, — заглянув в кабинет, быстро буркнула Мадам и захлопнула дверь.

В руках она держала бумажный стакан кофе, горячие капли которого звонко стучали, отскакивая от ее стильных лодочек.

— Ай, все из-за тебя! — поставив стакан на стол, она принялась дуть на обожженную руку. — Совсем умом тронулась, у Марата Игнатовича важный посетитель!

— Когда он освободится?

Я не испытывала ни малейшего угрызения совести по поводу ее травм. Более того — поделом!

— А я откуда знаю? И впредь, для особенно недалёких: если меня нет на месте, заходить сюда нельзя! Теперь я его секретарша, все вопросы к начальству — строго через меня!

— Да пошла ты, — бросила я, и не оборачиваясь вышла из приемной в холл бизнес-центра.

— Чокнутая. Деревенщина! — услышала вслед.

Да и плевать, что там кудахчет эта перегидрольная истеричка, мне нужно увидеть Марата. Сейчас!

Смахнув с кожаного дивана оставленный кем-то каталог, я, сжимая в руках красную коробочку, принялась терпеливо ждать у дверей кабинета.

Часть 18

Город Н. 1997 год, июнь.

Больно. Очень больно.

Я лежала, свернувшись калачиком на незастеленной кровати, в сотый раз обводя глазами витиеватый рисунок на настенном ковре.

В детстве я часто болела, и неделями валяясь с температурой, от нечего делать часами могла разглядывать причудливые завитушки, представляя, что это волшебный мир невиданных зверей, таящихся то в страшном лесу, то в замке короля, то в подземелье. Отчетливо различала волка в кустах, заячьи уши и даже трехглавого дракона. Сейчас же я видела перед собой потёртые уродливые закорючки. Детство кончилось.

— Сашенька, может всё-таки чайку? С ромашкой. Я оладий напекла, — немного приоткрыв дверь комнаты, с надеждой спросила бабуля.

Несколько седых локонов трогательно выбились из-под убранных в пучок волос. В глазах — тревога. Я видела, как сильно переживают родные мое подавленное состояние, особенно бабушка, но ничего не могла с собой поделать: делать вид, что ничего не случилось, я тоже не могла.

— Спасибо, ба, не хочу, — вяло поблагодарила, через силу выдавив слабую улыбку.

— Я оставлю здесь, может позже покушаешь. Нельзя так, Саша, нельзя! Так и заболеть недолго! Совсем исхудала, вон, глазюки одни остались, — причитая, поставила поднос на письменный стол.

По комнате разнёсся аромат свежеиспечённых оладий. Раньше я их так любила, с чаем и медом, или вишнёвым вареньем. Воспоминания вызвали приступ тошноты.

— Забери, ба, я не буду, — попросила, уткнувшись лицом в подушку.

— Саша, доченька, расскажи, что случилось, совсем мы с отцом извелись.

Я ощутила прикосновение теплой сухой ладони на своем плече, и мне очень захотелось сбросить ее руку, но через силу сдержалась.

— Прошу тебя — иди! Я не хочу есть, и чай не хочу. Ничего не случилось, дайте мне просто побыть одной!

— Тогда хоть окно открой, темно как в подвале, совсем дышать нечем.

Подойдя к окну, она резко отодвинула плотно прикрытые ночные шторы, впустив в комнату солнечные лучи. Свет больно ударил по глазам, и я, зажмурившись, накрылась с головой одеялом.

— Я просила тебя это делать? Почему нельзя просто оставить меня в покое? Я так многого хочу? Почему вы все вечно меня достаете, поучаете, лезете в мою жизнь? Уходи отсюда, и чай свой дурацкий забери!

Резко скинув одеяло и поднявшись, я схватила поднос, и, расплескивая чай, всучила его бабушке, довольно грубо выпроводив из комнаты.

Закрывшись на расшатанный шпингалет, по стеночке сползла на пол. Кружилась голова. Стайка мелких, хаотично суетящихся мошек, как залпы салюта промелькнули перед глазами. Я не помнила, когда ела в последний раз, когда выходила на свежий воздух. Не надо было так резко вставать, так и в обморок упасть не долго.

— Опять ничего не взяла? — услышала за закрытой дверью приглушённый голос матери.

— Ничего. Прогнала, чуть ли не взашей выкинула, — всхлипнула бабушка. — Накапай-ка мне, Тамара, корвалола, что-то сердце опять прихватило.