Я чувствовала, что ледышка внутри меня, там, где у других находится сердце, начинает потихоньку таять. Мне хотелось верить словам, которые он шептал, его жарким поцелуям. Я устала быть обманутой и одинокой. Мне хотелось начать дышать полной грудью и позволить себе быть счастливой.

Встретив его у лифта, я чуть не оглохла от биения сердца, улыбка так и расплылась от уха до уха. Он как всегда безукоризнен, в сером костюме и галстуке в тон. Я еле сдерживала себя, чтобы не подбежать, и не обнять его что есть силы, но понимала, что сейчас этого делать нельзя.

Казалось, что он меня совсем не замечает, болтая с коллегами и не удостаивая даже взглядом мою сгорающую от шквала эмоций персону.

Зайдя в лифт, встала позади него практически впритык. Вдыхала его аромат, разглядывала затылок, мочки ушей и шею, которуя я целовала всего лишь несколько часов назад. А теперь стою здесь, и будто бы не было ничего…

Мне очень хотелось похулиганить, ущипнув его за пятую точку пока никто не видит, или что-нибудь в этом духе, но, во-первых, у меня бы на подобное смелости никогда не хватило, а во-вторых, мы всё-таки находились в людном месте. Да и вообще, может он уже пожалел о случившемся… Эта мысль неприятно царапнула. Если судить по его каменному лицу, так оно и было. Прекрасное настроение как ветром сдуло, даже слезы подступили.

Выходя, он обернулся, и официальным тоном попросил зайти к нему в кабинет. На негнущихся ногах я поплелась следом, совершенно не зная чего ожидать.

Закрыв дверь на ключ, он, ничего не говоря, как голодный зверь набросился с поцелуями, снова и снова вознося мою израненную душу на седьмое небо.

— Тебе пора, иначе это будет выглядеть слишком подозрительно, — прошептал он, и мы как школьники захихикали. — Юбку поправь. И убери эту улыбку, она выдаст нас с потрохами.

— Увидимся после работы? — зачесывая волосы ладонью, спросила я.

— Да, думаю, увидимся. Иди. Иначе ты останешься тут надолго.

С самым серьёзным лицом я вышла из кабинета, и столкнулась в приемной с Мадам, которая даже обернулась, провожая любопытным взглядом.

Неужели я так плохо шифруюсь?

— Что это с тобой? — вместо приветствия первым делом спросил Костя.

— А что со мной? — поинтересовалась, силясь скрыть дурацкую улыбку и распухшие губы.

— Не знаю. Какая-то ты… довольная.

— Не довольная — плохо, довольная — тоже плохо. Тебя не поймёшь. И вообще, не отвлекай, у меня работы много, — отмахнулась, сев за компьютер, демонстративно уткнувшись в клавиатуру.

Я была счастлива, и мне не хотелось отвечать ни на какие дурацкие вопросы. Даже Косте. Даже самой себе. Пусть будет как будет.

Вот так просто, меньше чем за сутки, я умудрилась по уши влюбиться.

Часть 13

Следующие две недели мы встречались почти каждый день.

Выходили порознь с работы, чтобы никто из сотрудников не догадался — слухи нам были ни к чему. Да, в какой-то степени мне хотелось, чтобы о нашем романе узнали все, — особенно женщины нашей компании, — но Марат был крайне осторожен.

Да, Марат, не Ржавый — дурацкие прозвища в прошлом. Он — мой любимый мужчина.

— Ты же знаешь устав нашей фирмы — никаких интрижек на рабочем месте. Это может плохо сказаться на моей карьере. Да и на твоей тоже. Уверен, тебя ждет большое будущее, — напоминал он ежедневно, как бы между прочим.

Я слабо в это верила, выше штатного программиста мне не суждено было прыгнуть, но я принимала его условия. В конце концов, он был прав. Расстраивал только тот факт, что Мадам теперь прислуживала Марату, став его личной секретаршей. Приходилось быть ещё аккуратнее, потому что эта дамочка следила в оба за всем происходящим в "ФАКе"

Машину он предусмотрительно ставил теперь не на стоянке для сотрудников, а за углом здания на платной — так было безопаснее, и вероятность того, что кто-то из коллег мог заметить меня, садящуюся в авто начальника, была сведена к минимуму.

Эта скрытность подстегивала, придавая некую перчинку отношениям, но в то же время расстраивала. Ведем себя как любовники, вечно прячемся от кого-то, заметаем следы. Как-то это было… неправильно. Внутри копался червячок сомнений, но я была настолько счастлива рядом с ним, что моментально обо всем забывала. Знают о нашем романе люди, не знают — разве есть разница?

Сценарий наших свиданий тоже был примитивно прост: мы катались немного по городу, потом ужинали в каком-нибудь неприметном заведении, а затем ехали ко мне. После полуночи он неизменно уезжал. Я не просила его остаться, но тонко об этом намекала. Но либо настолько тонко, что он не понимал мои намеки, либо понимал и просто игнорировал.

Не было у нас прогулок под луной, охапок цветов, билетов в кино на последний ряд, и вообще не было какой-либо романтики. Зато было кое-что другое. У нас была невероятная химия. Прежде никогда мне не приходилось испытывать ничего подобного.

Похвастаться огромным опытом на любовном фронте я не могла, но Марат определённо был самым лучшим любовником в моей жизни. Он был страстным, горячим и совершенно неутомимым. Рядом с ним я раскрывалась как женщина, и выжатая как лимон после близости, готова была смотреть сквозь пальцы и на отсутствие романтики, и на его скрытность. Его нежелание говорить о себе, меня тоже немного настораживало. Нет, он рассказывал что-то о своем детстве, студенческом прошлом, но почему-то упорно избегал разговоров о настоящем.

“Ничего интересного: дом — работа, работа — дом. Ты”.

На мой вопрос, заданный в первый же день — есть ли у него кто-то, он ответил лаконичное: «Все сложно». Ну а у кого сейчас просто, подумала я, и прекратила задавать вопросы. Я не лезла ему под кожу, боясь спугнуть напором. Я влюбилась как кошка.

* * *

Город Н., 1997, май.

Близился последний звонок.

Я уверенно шла на золотую медаль, единственная в этом выпуске, и все учителя возлагали на меня большие надежды, мечтая украсить школьную доску почета ещё одним отличником.

Не скажу, что получить красную корочку аттестата было самоцелью, скорее, это было что-то само собой разумеющееся, выбитое на подкорке. Я очень хорошо училась, любой предмет давался мне необычайно легко: я запросто выводила сложные химические формулы, чертила параллелограммы, учила стихотворения и без ошибок писала изложение.

Я где-то читала (а читала я очень много!), что серые клетки передаются генетически, но мои родители, положа руку на сердце, были средних умственных способностей, брат вообще лоботряс, а бабушка по папиной линии даже не окончила девять классов. В сорок первом, когда началась война, ей было двенадцать лет, и чтобы не угодить под безжалостный каток геноцида, она с родными была вынуждена бросить всё и бежать из оккупированной нацистами Варшавы. То, что моя бабушка еврейка — долгое время было тайной за семью печатями, почему-то она этого очень стыдилась и строго-настрого запрещала об этом кому-либо распространяться.

Единственным действительно умным человеком в нашей родне был брат отца — дядя Жора, он же Гоша, он же Гога — шутили мы внутри семьи. Такой же огненно-рыжий как и папа, но в остальном полная его противоположность. Дядя Жора жил в Москве, работал в НИИ, вечно писал какие-то диссертации, ездил за границу, а однажды его даже показывали по телевизору, когда вручали какую-то важную награду за вклад в развитие науки. Бабушка очень им гордилась, постоянно хвасталась перед соседками очередными достижениями и при каждом удобном случае сравнивала дядю с отцом, только и слышали от нее: «а вот Жора мой, а вот Жора бы». Не знаю по какой причине, но мама его сильно недолюбливала, слышать ничего о нем не хотела, пресекая любые упоминания даже просто его имени, поэтому дядя Жора был не частым гостем в нашем доме. Все считали, что мне передался дядюшкин генетический код, и я не знала, радоваться мне этому или плакать. Возможно, будь я разгильдяйкой и двоечницей, жизнь сложилась бы иначе… Но она сложилась как сложилась, поэтому дело оставалось за малым — сдать выпускные экзамены, но я так усердно к ним готовилась, что была уверена, что всё пройдёт без сучка и задоринки.