– А тебе, правда, на самом деле, вот честно-честно, совсем-совсем не хочется? Не хочется вкусной еды, хорошего вина, физической близости с привлекательным партнером? То есть, ты не отказываешь себе, не подавляешь свои желания, не запрещаешь себе изо всех сил все это – тебе на самом деле просто-напросто не хочется? – всплыл из сваленных в кучу в хранилищах памяти фрагментов кусок одного из их многочисленных разговоров-ссор.

– А ты считаешь, что обжираться и нажираться в хлам это такие сильнейшие удовольствия? – огрызнулась она в ответ.

Артур лишь слегка поморщился от этого ее пассажа: она уже и сама – в который раз! – сказала и мгновенно пожалела, страшно стыдясь своей грубости и вульгарности употребленных формулировок, не говоря уже о их несправедливости: трудно было представить сидящего напротив нее стройного интеллигентного молодого мужчину "обжирающимся" и "нажирающимся в хлам".

Видимо, это вырывалось наружу ее подспудное желание выставить его таким и, чем черт не шутит, при помощи примитивной вербальной магии как бы сделать его таким хоть немного на самом деле, чтобы чуть снизить, приглушить его вызывающую, кричащую "хорошесть".

– Я говорю об адекватных порциях вкусной еды и бокале красного вина.

– У всех свои предпочтения. Для кого-то еда и алкоголь – никакое не удовольствие.

– А что тебе нравится? – в голосе Артура не ощущалось ни малейшей агрессии, только чистое любопытство. – Что ты любишь? По-настоящему, сильно, так, чтобы не было никаких сил отказать себе в этом? Читать? – молодой человек огляделся по сторонам.

До этого момента сидевший в позе всадника на стуле, перевернутом спинкой вперед, он встал и, подойдя к полупустому книжному стеллажу, наугад взял в руки первый попавшийся том – сборник рецептов сыроедских блюд.

– Кино? Вышивать? Вязать? Цветы? – продолжал перечислять он, между делом пролистывая книгу у себя в руках.

  В ее квартире не было ни одного горшка с цветком.

– Домашних животных? Ты же работаешь в приюте для бездомных животных. Ты любишь животных?

Она промолчала, не найдя в себе сил соврать, хотя с другими собеседниками для нее это не составляло труда и не вызывало ни малейшей заминки.

Она ненавидела животных. Вонючих, облезлых, блохастых, запаршивевших уродцев в струпьях, среди которых некоторые были явно не жильцы, но на которых тратились время и деньги, много времени и денег, и абсолютно впустую: даже если подобранный волонтерами на улице бродячий доходяга и выживал, то через какое-то время всеми правдами и неправдами рвался сбежать на волю, генетически неприспособленный сосуществовать с хозяином, к которому его с такими нечеловеческими усилиями удавалось пристроить.

– Спорт? Велосипед? Плавание? Йога? Ты ведь занимаешься йогой? Йога тебе нравится? – продолжал свой допрос ее дотошный въедливый собеседник, выуживая на книжной полке очередной талмуд, которым на этот раз оказался труд одного мегапопулярного эзотерика, и за наличие которого в своей худосочной библиотеке ей вдруг почему-то сделалось перед Артуром ужасно неловко: даже она со всей ее верноподданнической ученической снисходительностью к отцам-основоположникам не могла не понимать, что труд был тем еще бредом сумасшедшего.

Она подскочила с кровати, быстро подошла к молодому человеку и, забрав у него позорную книжку, засунула ту обратно поглубже на полку.

Обычно вопросы Артура носили риторический характер и ответов на них он, как правило, не требовал, но во время того блица делал паузы после каждого своего выдвинутого предположения и пристально, изучающе смотрел на нее, чуть прищурившись в ожидании, что она скажет.

Даже сейчас от одних воспоминаний об этих умных красивых прищуренных глазах она испытала глухое черное раздражение, но если раньше она злилась на их обладателя, то сейчас ее недовольство стало каким-то безадресным: это было ощущение общей безысходности, гнетущей тоски и обиды непонятно на кого и за что.

Любит ли она йогу? Хотя она и сказала тогда, что, конечно же да, это было не так. Она не любит йогу. Она терпеть не может йогу. Это чудовищно больно, сложно, и отчаянно не хватает воздуха и сил. Сил. Особенно не хватает сил. Положа руку на сердце, для нее йога – сущее мучение.

Хочется ли ей близости с привлекательным партнером? А вот отвечая "нет" на этот вопрос, врать ей не пришлось.

Безусловно, некое смутное, аморфно-абстрактное томление по прекрасному принцу ей было знакомо – когда-то. Очень-очень давно. Но – когда это случилось первый раз? – жизнь неотвратимо снова и снова обнаруживала свое удручающее несоответствие идеалам, что ты нарисовал себе в своем не поражающем воображение воображении.

Сознание с садомазохистской услужливостью подсветило завалявшуюся на задворках памяти сцену первого школьного свидания.

Ее юный семнадцатилетний кавалер, нервничая и тушуясь, но отважно борясь со смущением, строил из себя бравого бывалого героя-любовника и нес всякую чушь. Было скучно и неловко за него, от фальшивых улыбок в ответ на каждую несмешную шутку, что изливались из него, как из прорванной трубы, сводило лицевые мышцы и дергался уголок уставших от напряжения губ.

У пылкого юноши была жирная кожа, особенно лоб и зона носогубного треугольника, и когда она шутя потрепала его за нос, ее пальцы соскользнули с его крыльев, отчего ее просто передернуло от отвращения. Спрятав руку в карман, она с гадливостью терла, терла пальцы о ткань, но рецепторы подушечек никак не покидало ощущение маслянистости. От мысли о предстоящем: к этому все шло – поцелуе тягостно сосало под ложечкой.

Запах чужой кожи. Запах нервного пота. Запах чужого несвежего дыхания. Густая и липкая от вынужденного дыхания ртом за время долгой болтовни чужая слюна на твоих губах. Скрежетнувшие по твоим зубам от неумелого движения чужие зубы. Смешные хлюпающие, причмокивающие, всхрапывающие звуки.

Омерзение. Вот то чувство, которое вызывали у нее мужчины. Их носовые платки, их носки, их нижнее белье – все вызывало рвотный рефлекс. Женщины, впрочем, вызывали те же чувства. И старики. И дети. Сальные волосы. Залысины. Перхоть. Гной в уголках глаз. Мешки под глазами. Прожилки на рыхлом носу с кратерами расширенных пор. Жесткие волоски из ноздрей. Пена в уголках губ. Плохие зубы. Брыли. Морщины. Папилломы. Прыщи. Небритые подмышки. Пятна пота на рубашке. Влажные ладони. Грязь под ногтями. Дряблая кожа. Немытые ноги. Каскад жировых складок на шее и животе. Жуткие гроздья варикоза на икрах. Поношенная мятая одежда и стоптанная заскорузлая обувь. Более того, такие же чувства вызывало собственное тело со всеми его железами и секретами этих желез. Нестерпимое, непереносимое, сводящее с ума омерзение.

Постепенно это чувство стало тотальным. Брезгливость вызывали животные. Покрытый паутиной и свалявшейся пылью бурьян на некошеных городских газонах. Студенистая вода в каналах со сгустками тошнотворной слизи. Воронки песчаных смерчей на улицах. Гниль на овощах. Еда. Невозможно было есть, когда ты знаешь, что за окном твоего дома – равномерным слоем размазанные по булыжным мостовым собачьи экскременты и переполненные зловонные мусорные контейнеры.

Содрогание вызывал сам вид еды. Засохшая на тарелке мякоть помидора с семечками. Горчичного цвета соусы той самой, напрашивающейся на единственное сравнение, консистенции. Склизкие грибы. Разложившиеся перетушенные овощи.

Тошнило от сладости шоколада и кислоты фруктов. От горечи орехов и пресности воды. От солоноватости сыра и остроты пряностей.

Подавляет ли она свои желания? О нет, потому что единственное ее истинное желание – расположиться на коленях над унитазом и обеспечить своему организму возможность исторгнуть из себя все съеденное, все увиденное и услышанное, все почувствованное за день, и это желание она не подавляет никогда. Поэтому, ожесточенно поджав губы и с вызовом глядя на Артура, она действительно не врала, с мстительным наслаждением отрицательно качая головой в ответ на его вопрос о том, хочется ли ей близости с привлекательным партнером.