– Заводи! – толкнул растаявшего студнем на теплой обивке Молля.

– Выдерни под щитком провода, – командовал он, не открывая глаз.

То ли я начал трезветь, то ли просто надоело, решил не спорить. Нащупал провода, со всей дури дернул пучок и расхохотался: разноцветные провода оторвались с двух сторон.

– Теперь соедини красный… – поучал меня мастер, приоткрыв глаз.

– На, сам соединяй, болван! – швырнул я ему в рожу провода.

В этот момент поравнялся с машиной какой-то мужик. Я вздрогнул, но, быстро сообразив, развалился на сиденье по-свойски. Мужик прошел мимо. Чуть вдалеке шли еще прохожие. Светало. «Неужели клопье уже на роботу поползло? Пора домой!» – подумал я. Разломав для удовлетворения панель управления, толкнул Молля.

– Вылезай, ночной ездок, приехали!

– Не могу, помоги! – привычно заныл носатый.

– Ха! Пошел ты, угонщик! Пусть тебя менты тепленького у своих дверей примут! – рассмеялся я и вылез из автомобиля.

Мельком увидел в окне первого этажа бледную физиономию престарелой тетки с выпученными глазами. Встретились взглядом, она вздрогнула и исчезла во мраке помещения. Черт! Видела? Догадалась? Свидетель! Поторопил Молля, благо в своем дворе, недалеко идти. Видела, не видела? Усталость вызвала паранойю. Придя домой и закрыв дверь, я начал строить баррикаду в полной уверенности, что стукачка с первого, прикрывая трясущейся рукой трубку, уже шепчет в ментовское бдительное ухо донос на двух негодяев. Молль, ничего не спрашивая, присоединился к строительству баррикады. Менты могли появиться в любой момент! Стол с кухни, кресла, сломанный журнальный столик. Баррикада получилась славная! Теперь нас врасплох не застанешь! Защищенные, мы легли спать. Я, правда, на всякий случай не разделся. Многие говорят: живи каждый день как последний. Поверьте, с похмелья это не так уж сложно! С похмелья уже вчерашний, кажется, был последним.

Опять утро. Опять рваные воспоминания о вчерашнем. Смутные, как бы со стороны. Утро – самое поганое время суток! Иногда минут на пять становится стыдно. Иногда сердце ухает, широко раскрывая рты клапанов, задыхается от воспоминаний, как вчера пьяный мозг транжирил здоровье. Дребезжит гвоздями страха в цинковом ведре сознание. Бывает, руки затрясутся, испуганно не понимая, как до сих пор запястья не в железе. И, если нет алкоголя, чтобы поправиться, продолжаться все это может очень долго.

Рядом утробно храпел Молль. Даже ботинки не снял, гад! Выпить не было! Три найденных таблетки «цикла» – слону дробина. От слитых в стакан маминых духов только изжога и пустое жжение в полости рта. Пошел в душ. Одежда мерзко воняла. Разделся. Все тело в синяках и ссадинах. Длинные грязные ногти. Сбитые костяшки кулаков. Взглянул в зеркало. Заплывшие глаза с красными белками. Под правым кровоподтек. Содрана кожа на подбородке. Распухшее синее ухо. Помойка, поставленная пару дней назад мылом, свалялась в войлок. На груди и плечах царапины, расчесанные грязными ногтями, кое-где опухли и загноились. Вспомнил зачем-то бабушку с дедушкой, а потом еще и маму. Стало совсем тошно. От созерцания мерзкой, не моей рожи стошнило в раковину. Хоть какая-то помощь самому себе. Грустно усмехнулся.

– Ты кто такой?! – крикнул я в зеркало и плюнул рвотной слюной отражению в глаз.

Пять ведер холодной воды лишь ненадолго обманули клетки внешней оболочки, да кожа чуть повеселела, похудела от смытой грязи. Обошел квартиру, надеясь найти что-нибудь, что можно втюхать хачикам за бухло. Мебель ломаная, на немногочисленную старую бытовую технику табу. Шмотки мамы-учительницы? О господи, кому они нужны?! Хрусталь уже давно ушел в серванты горцев. Ну ничего нет! Увиденная в коридоре баррикада совсем отбила желание выходить из квартиры. Если б не было так тошно, то было бы смешно. Сходил в туалет. Онанизм помог лишь на несколько минут, а срать было нечем. Раздражал храп пьяного, не нужного здесь животного с хлопьями засохшей пены в уголках зловонного рта. Выглянул в окно. Солнце жарко обнимало спальный район. Дрожал и плавился асфальт. Оглядел двор. Возле белого жигуленка стоял козелок. Устало стоящий рядом мент что-то записывал в тетрадь. Вокруг жигуленка, нервно перебирая ногами и хватаясь за голову, бегал щуплый мужичок. Тупо наблюдая это действо, внезапно вспомнил все! Бля! Инстинктивно убрал из окна голову. Ну все! И менты там вчера были, и тетка в окне на первом! Все, конец! Завизжала противно страхосовесть. Ну где же выпить-то?! Ну все, на этот раз точно уголовка! Я метался по квартире. Ух, как выпить-то охота! Ну где, ну где же, где же?! Долго ходил туда-сюда по этой «территории свободы», по этой, блять, трехкомнатной квартире. Выглядывал осторожно в окно. Козелок уехал. Мужичок приклеивал к разбитому стеклу кусок пленки. И тут взорвал тишину звонок! Чуть не выпрыгнуло сердце, потемнело в глазах. Пока я дрожал нутром, напуганным звонком, в дверь уже громко застучали. Трясясь всем телом и перебирая пальчиками, я подкрался к двери и прислушался. Волна неприятного откатила, я жадно хватал ртом воздух, потекли слезы, я рассмеялся – за дверью был брат!

– Открывай! Трахаетесь там, что ли?! – орал он, сопровождаемый хихиканьем Чинарика.

Баррикада уползла от двери практически сама. Стало легко. Вот он, рядом! Я взахлеб рассказал, обвинительно тыкая пальцами в проснувшегося Молля, о вчерашних приключениях.

– Ну а вы где были? Как в трезвяк попали? – поинтересовался я.

– У нас, Сид, все повеселей было! – ответил брат, и они, переглянувшись с Чином, загоготали.

Сев вчера вечером в метро, они моментально подрались с мужичьем. Получили и те и другие. Потом где-то на Сенной Чин напал на китайца, за него вступились «предатели русской нации», поэтому пришлось убегать. А уже у выхода на станции «Гостиный двор» за распитие остатков спирта их приняли менты. Немного для порядка помутузив в отделе, отправили в медвытрезвитель, где они до полуночи буянили, издеваясь над пропитыми неудачниками и призывая к восстанию. За это санитарами им было сделано физическое внушение. И били бы их всю ночь, если бы брат не предложил денег. Тогда, видимо, и был совершен тот звонок мне домой. После угрозы, что если к утру денег не будет, то им кранты, их оставили в покое. Недолгий, но крепкий сон, и вот оно, утро, заглянувшее солнцем в большие окна на потолке. Солнечные лучи трезвости заставили обитателей задуматься о всем плохом и помечтать о спасении жидкостями в разнокалиберных емкостях. А брату и Чину вид неба со свободно ползущими облаками навеял мысль о побеге. При помощи единственной не привинченной к полу кровати, поставленной на попа, и двух запуганных с ночи опоек, брат с Чином выдавили стекло. И вот он, воздух, наполнил свободой легкие, вытесняя смрад нехорошего заведения. Оказавшись на крыше одноэтажного серого здания, слезли по пожарной лестнице. Огляделись, погони не было, и оказалось, что медвытрезвитель этот находится при больнице, где лежит в ожоговом отделении Рома Крейзи. Вот ведь как случай помог, подтолкнул навестить больного друга. Через главный вход не пустили. Пришлось с наглыми лицами и самоуверенными улыбками просочиться через приемный покой. Рома, длинный, жилистый и бесстрашный панк, лежал под капельницей. Руки от кончиков пальцев до локтей были туго забинтованы, так же было укутано бинтами лицо. Он сильно обгорел при следующих обстоятельствах. Ехал он, уколешенный, в лифте с панком Гансом, который дышал из стеклянной банки бензином. То ли запах стал раздражать Рому, то ли еще что, но он уколешенным нутром зашипел на Ганса.

– Ты че тут вдыхаешь?! Выкини банку, сволочь! – рычал Крейзи, пытаясь выбить банку из грязных лап.

Ганс же не хотел расставаться с бензином и, насупившись, предупредил:

– Рома, я щас подожгу его, – и достал зажигалку.

Крейзи все-таки выбил банку, Ганс чиркнул зажигалкой. Вспыхнуло все пространство тесной кабины. Вот так вот и ехали они несколько этажей в горящем лифте. На первом этаже, выскочив из глупого рукотворного пекла, Ганс, потушившись о мокрую улицу, после ощутимого пинка Крейзи скрылся в подвале, где у него была припрятана еще одна банка бензина. Оттуда его в бессознательном состоянии и вытащили чуть позже милиционеры, наведенные возмущенными жителями, которым уже надоел грязный ублюдок, провонявший весь подъезд бензиновым смрадом. Сгоревший лифт стал последней каплей, переполнившей чашу обывательского терпения. Крейзи же, находясь в шоковом состоянии, еще долго шлялся по микрорайону, пугая прохожих дымящейся косухой и обгоревшей рожей. Для куража отщипывал зубами поджаренные пласты кожи с рук и рычал в испуганные лица. В конце концов его подобрали слегка удивленные милиционеры. В отделе шок прошел и отпустили таблетки. И Рому накрыла лавина боли. Орал он без остановки до приезда кареты скорой помощи. Ему повезло больше: в лифте он успел присесть и закрыть голову руками. Огненный удар пришелся на руки, лицо пострадало не сильно. У Ганса же, помимо рук, обгорел нос, сгорело пол-уха и обожгло носоглотку. Крейзи оказался сознательным и принял решение вылечиться. А Ганс, как только чуть-чуть начали работать кисти рук, ночью вылез через окно во двор больницы и слил из машины скорой помощи бензин. Вернувшись, пройдя на цыпочках мимо спящей на посту медсестры, нашел самое укромное место – ординаторскую. Закрывшись на щеколду, развалился в кресле, предназначенном для главврача. Так и отдыхал до утра, с удовольствием вдыхая ароматный бензин, чуть подзабытый за время недолгого лечения. Пришли врачи на работу, утренняя летучка, бодрый главврач. Что такое? Дверь закрыта изнутри, и запах бензина. Сестры забегали, чувствуя неладное, вызвали слесаря, взломали дверь. Ганс и обгоревшим ухом не повел, полностью окунувшись в чудный и прекрасный мир галлюцинаций. Главврача чуть инфаркт не хватил. Его мягкое кресло и стол зеркальной полировки были залиты, загажены бензином. Вышвырнули Ганса из больницы, даже халат провонявший не отняв.