Наконец давящую тишину нарушили еле слышимые шаги.

«Доктор приехала! – подумала я и обрадовалась. – Она сейчас со мной побеседует, и я поеду домой».

Вздохнув с облегчением, я привстала с пола, присела на корточки и замерла, прислушиваясь к приближающимся тяжелым шагам.

Вопреки моим предположениям, вместо доктора в зал ожидания зашли двое крепко сложенных молодых мужчин в синих комбинезонах. Один из них – высокий худой парень с беспокойно бегающими глазами. Другой – постарше, тоже высокий, с круглым унылым лицом. Они ловко схватили меня с двух сторон и потащили вниз.

– Отпустите! – вырываясь из их рук, возмущенно кричала я. – Сама пойду! Отпустите, кому говорю!

Я чувствовала себя запуганным зверьком, который долго прятался, чтобы его не поймали, и все еще не могла понять, что происходит. Они послушно отпустили меня, и мы вместе начали спускаться по лестнице на первый этаж. Видимо, им, приготовившимся столкнуться с бурным протестом, я показалась слишком спокойной.

«Это же санитары скорой помощи! – вдруг осенило меня. – Неужели меня собираются увезти в больницу? Надо бежать!» Хотя я все еще пребывала в некотором замешательстве, в голове моей забегали мысли: «Вот как только мы спустимся по лестнице, я непременно это сделаю!» Приготовилась…

Спустившись, я увидела перед собой сразу несколько коридоров. Который из них вел к выходу, мне было вовсе не понятно. Окончательно растерявшись, я попыталась глазами найти своего психолога, но не видела ее… Наконец, когда мы подходили к выходу, заметила у стойки регистратуры знакомый силуэт. Я хотела окликнуть ее, спросить, что все это значит. Но она стояла ко мне спиной и словно не замечала, что происходит.

«Если бы Маргарита Дмитриевна обернулась, она непременно бы спасла меня от этих чудовищ!» – умоляюще глядя ей в спину, думала я.

Хотя санитары и позволили мне идти самой, убежать от них было совершенно невозможно. Я старалась сохранять спокойствие, на которое только могла быть способна в роковые для меня минуты. Это было необходимо для отвода глаз, поскольку я все еще надеялась, что мне удастся сбежать, как только мы выйдем из здания. Но и здесь мой план не сработал. Едва мы вышли, я почувствовала, как меня заталкивают в большую машину. Недолгая суета, крики, слезы, и дверь захлопнулась. Машина тронулась с места…

– Выпустите меня! – выкрикнула я. – Где психолог? Мне надо с ней поговорить! Я ее ждала! Кому говорю, остановите машину! Выпустите же меня! Мне нужно увидеться с психологом, она меня будет искать! – настойчиво кричала я, стучала ногами, рвалась к двери.

Увидев их бесчувственные лица, я громко заплакала. С этими большими дяденьками мне невозможно было справиться… Я чувствовала себя беспомощной.

– Она домой поехала, – видимо, устав слушать мои вопли, ответил с угрюмым раздражением санитар, сидевший рядом.

Передо мной расположился крупный мужчина с круглым лицом, отражавшим холодное равнодушие и усталость после долгого дня.

– Не может такого быть! Она меня ждет! Выпустите меня, мне надо с ней поговорить! Остановите машину! – не успокаивалась я.

Тогда санитар твердым и спокойным голосом объяснил мне, что психолог знает, куда меня везут, она не будет меня искать и уже уехала домой.

Я чувствовала себя сбитой с толку. Все вдруг закружилось перед глазами, от волнения сильно забилось сердце. В голове стоял лишь один вопрос: «Зачем?» Я недоумевала: «Как она могла так со мной поступить? Ведь ей я доверяла больше всех на свете. Неужели и на этот раз я ошиблась?» Мне не хотелось верить санитару, но я чувствовала, что ему незачем лгать.

Слезы хлынули из глаз ручьем. «Она самый настоящий предатель!» – подумала я.

Отчаяние, переполнявшее меня в это тяжелое время, окончательно лишило сил. Мне было горько и обидно за себя, свою наивность, за то, что позволила себя обмануть. Время от времени я ставила под сомнение слова санитара и вновь надеялась, что Маргарита Дмитриевна ничего не знает. Так было спокойней моему сердцу. Тогда ее образ вырастал до гигантских размеров, соединяя в себе все самое хорошее, светлое и доброе из того, что я видела в жизни, и с чувством гордости за нее я недоверчиво возражала:

– Она не могла так поступить!

Но санитар больше ничего не отвечал. И из-за его молчания образ Маргариты Дмитриевны молниеносно рушился и превращался в пепел, обжигающий мое сердце. Тогда на смену великой гордости приходила тревога и порождала унылые, серые мысли. В конце концов ему удалось меня убедить. Я смирилась с мыслью, что все это было подстроено ею, и тогда заплакала сильнее, чем прежде. Впервые в жизни я так отчаянно плакала. Слезы ручьем текли из глаз. Крупные, горькие, они лились одна за другой, оставляя сырые пятна на моей одежде.

Внезапно вспомнив про дом, я вновь засуетилась и стала настойчиво и умоляюще кричать:

– Выпустите меня! Мне надо домой! Меня ждет мама!

Когда я осознала, что домой попаду не скоро, мне стало страшно. «Наверное, я поздно вернусь, – с горечью думала я. – А если я не буду ночевать дома, то туда лучше и вовсе не возвращаться. Мама убьет меня, если узнает, что я не хочу жить». Мама мне виделась драконом, изрыгающим ярость. Я представляла, как тлею в лавине ядовитой грязи, которая обрушится на меня по возвращении домой.

От нарастающей тревоги внутри у меня вдруг что-то так сильно сжалось, что стало трудно дышать. Я вспотела и безостановочно умоляла остановить машину.

– Нечего было кричать, что тебе жить не хочется! – со злой ухмылкой ответил санитар.

По его лицу, которое выражало раздражение и усталость, было видно, что мои вопли уже явно надоели ему.

Санитар, сидевший рядом с водителем, иногда наблюдал за происходящим через окно, отделяющее кабину от салона, но не вмешивался и вообще казался довольно безмятежным.

Еще немного я посопротивлялась, но очень скоро, поняв, что это бесполезно, сдалась. Я больше не требовала остановить машину. Мысли обрывались, застывали, так и не одевшись в слова. Все внутри замерло: ни слов, ни чувств – ничего. Только пустота…

– Я не могу понять, как можно не хотеть жить в таком-то юном возрасте, – видимо, от скуки начал приставать ко мне с расспросами санитар. В его голосе чувствовались пренебрежение и искреннее непонимание. – Наверное, с парнем поругалась.

– Нет! – все еще всхлипывая, с обидой буркнула я.

Хотела притвориться, что не слышу его, но насмешливый тон санитара задевал меня за живое, и мое раздражение нарастало с бешеной скоростью.

– Ну а что еще? Ну с мамой поссорилась, – словно ради забавы продолжал перебирать причины санитар.

– Нет! – еще сильнее крикнула я.

«Да он просто издевается надо мной!» – мысленно возмущалась я. Внутри поднималась буря ярости, боли, и все смешивалось со жгучим, стесняющим душу отчаянием. Мне казалось, что еще немного, и я вновь закричу и расплачусь.

– Не понимаю я нынешнюю молодежь, – рассуждал санитар. – Вот когда мне было шестнадцать лет, я ни о чем не думал. Просто гулял и получал удовольствие от жизни.

Затем, обращаясь уже не ко мне, а к своему напарнику, он начал рассказывать про свою юность.

Я не слушала, о чем они говорили. Их голоса превратились в непонятный далекий гул. Лишь изредка, вспоминая, что мне надо скорее домой, время от времени просила остановить машину, хотя и понимала, что все безнадежно… Мой голос уже не был настойчивым и враждебным. Я уже не рыдала. Слезы сами текли из глаз. От них брюки и рукава моей черной кофты стали совсем мокрыми. Внутри меня все стихло, и только стук сердца напоминал о моей тревоге. Я молча смотрела в окно, из которого открывались пейзажи с незнакомыми домами, улицами, кварталами. Мысли уносили меня в начало дня, в памяти всплывали события и разговоры, объясняющие мне происходящее и выстраивающие логические мостики между тем, что было тогда, есть сейчас и будет потом…

Утро в городе оказалось удивительно ясным. Оно было наполнено ароматом распускавшихся почек сирени, а также запахом выхлопных газов от суетившихся машин, который и был признаком того, что город проснулся. Яркое солнце слепило глаза. Сквозь асфальт то тут, то там пробивались одуванчики, символизируя силу природы и жизни, красоту весны. Казалось, они улыбаются всем, кто встречается им на пути. Перелетая с ветки на ветку, весело пели дрозды и кричали грачи, дополняя гул городской спешки приятными звуками.