В оформлении книги использованы рисунки автора

© А. Белкин, 2020

© ИД «Городец», 2020

Эти истории – о том, как ничтожные и мелкие существа или те, кого мы считаем ничтожными и мелкими, могут повлиять на судьбы действительно великих людей. И не только на них. Порой они вмешиваются и меняют ход исторических событий или способствуют резким поворотам в культуре, науке и даже самой жизни. Но обстоятельства, при которых это происходило, часто казались самим участникам событий такими случайными и частными, что эти выдающиеся люди даже не догадывались, как важно то, что с ними приключилось.

Все имена персонажей этой книги являются подлинными, так же, как и всё остальное. Любое сходство со случайными людьми исключено. Им просто нет места на этих страницах.

Лев Толстой не очень любил свою семью и домочадцев. Они его раздражали, он больше любил природу. Но там тоже жили всякие люди, мужики, бабы, деревенские дети, которые очень быстро бегали, в руки не давались, учиться грамоте не хотели и хихикали, когда барин босиком шёл через двор по интимным делам или с косой на луг косить траву с мужиками, чем сильно смущал их. Но Лев Николаевич твёрдо гнул свою линию. С утра надевал длинную льняную рубаху, ситцевые штаны – и прочь из дома, в народ, в поля, в леса, к природе! Взгляд у графа был зоркий, как у старого орла. Сначала он смотрел на небо, определял погоду. Ошибался редко. Потом обозревал окрестности, и если примечал какое-то движение, то, как мыслитель, пытался проникнуть в его скрытый смысл и соотнести с известным мировым событием.

Однажды он заметил лошадку и крестьянина, идущего с плугом по краю поля. Ничего особенного, обыкновенная картина. Утро, деревня, лошадка с плугом, эка невидаль. Ни Чехов, ни Бунин, ни Короленко, ни даже Горький не вмешались бы. Пашет человек – ну, и Бог ему в помощь! Но не такой был человек граф Лев Николаевич. Широким шагом он пересёк поле, подошёл к онемевшему мужичку, мощной рукой разъединил его с плугом, стеганул лошадку и стал пахать сам. Мужик не знал, как быть и что ему делать. То ли идти за барином, то ли, наоборот, стоять там, где барин его настиг. На всякий случай мужичонка снял с головы картуз и переминался с ноги на ногу.

Минут через пятнадцать граф остановился, бросил плуг, вытер по-простому, рукавом, пот со лба и довольный пошёл домой завтракать. Настроение у него совсем исправилось. «Мало, мало времени проводим в народе, а он от всего лечит», – бормотал про себя граф. Накануне он ужасно «объелся кофе» и целый день маялся животом. Не мог работать, ходил взад-вперёд по дому как неприкаянный и даже писем не писал. А потом заперся в нужнике и долго там сидел, пугая родных непривычным молчанием.

Подходя к усадьбе, он вдруг остановился как вкопанный и стал смотреть себе под ноги. Мало кто из современников мог обратить внимание на такую ерунду. Все прошли бы мимо, даже охотник Тургенев! Но не Лев Николаевич!

Прямо перед ним на тропинке, поджав лапки, лежал на спине мёртвый комар. Долго стоял Лев Николаевич, задумчиво глядя на неподвижное насекомое, и в голове у него возникали мысли о бренности, о ничтожно малых жизнях, о несоизмеримых величинах, о рождении и смерти, о мире и войне. Время как будто остановилось. Стал накрапывать дождь. Толстой смахнул каплю дождя с носа и, как пойнтер, поймавший запах куропатки, прямиком, через поле, рванул к дому. Мимо растерянной Софьи Андреевны, мимо накрытого к завтраку стола, мимо надоевшего Черткова, прямо к себе в кабинет…

И, не садясь в кресло, схватил карандаш, первую попавшуюся в руки бумажку и вывел на ней крупными буквами: «Война и мир».

Английские напольные часы с тяжёлыми гирями на оленьих жилах пробили три четверти часа. За минуту до этого он уже начал спускаться по лестнице со второго этажа на первый. Там, в полутёмной прихожей, уже ждал единственный слуга с шерстяной накидкой, чтобы аккуратно накинуть её на плечи хозяину и подать трость. Ровно без десяти минут час слуга открыл замок и отворил дверь. Так было каждый день, и вчера, и неделю, и месяц, и год… и пять лет назад. Не менялось ничего, кроме погоды на улице. Слугу звали Лампе, а человека, отправлявшегося на ежедневную прогулку, – Иммануил Кант.

Маршрут тоже был одним и тем же и не менялся никогда. От двери дома на Принцессиненштрассе вниз по улице до лавки с колониальными товарами, затем налево по Розенштрассе, поворот направо и затем через парк, мимо огромного дуба, расколотого молнией, до крепости Фридрихсбург, а точнее, до её высокой башни с часами… Там маршрут заканчивался и начинался путь обратно домой. Во время прогулки он никогда не останавливался, никогда ни с кем не разговаривал, а натыкаясь на знакомого, чуть кивал – и всё! Жители прекрасного Кёнигсберга окрестили маршрут «философской тропой». На тёмной башне крепости тоже били часы, но они могли этого и не делать – по невысокой, элегантно и всегда по погоде одетой фигуре можно было с точностью определять время. В 13:35 Кант проходил мимо дуба, ровно в два часа он оказывался у башни и поворачивал к дому. За много лет ежедневная погрешность не превышала минуты.

В доме у философа точность и пунктуальность сохранялись неукоснительно изо дня в день. Каждое утро без пяти минут пять старый солдат Лампе будил профессора и шёл на кухню заваривать чай. Первый завтрак состоял из двух чашек чая и одной голландской трубки. Затем Кант готовился к лекциям, которые всегда читал в первой половине дня. После прогулки он выпивал бокал венгерского токайского, и слуга подавал обед.

В его доме никогда не было женщин. Ни служанки, ни стряпухи, ни учениц, ни приличных и образованных дам, которых было немало в большом, шумном, интернациональном, торговом Кёнигсберге. Их просто не было в его жизни! Но нельзя сказать, что дамы не замечали Канта. Они даже писали ему письма. Прелестная Мария Шарлотта Якоби, урождённая Швинк, прислала вполне прозрачное письмо, которое заканчивалось так: «…я посылаю Вам воздушный поцелуй, который не потеряет своей симпатической силы. Будьте веселы и здоровы». Кант даже не ответил! Такой великий ум не должен отвлекаться по столь ничтожным поводам!

Кант не был богат, но, получив должность ординарного профессора и постоянный доход, мог жить так, как считал нужным. Ему не было необходимости, как Дидро, закладывать свою библиотеку Екатерине II, чтобы дать приданое дочери на свадьбу. Да и дочери у него, слава Богу, никакой не было. Да и трат у него было не так много. Он никогда и никуда не выезжал из Кёнигсберга, в отличие от Руссо, Дидро или Вольтера, которые были и великими философами, и неутомимыми путешественниками. Приличная одежда, голландское полотно на кровать, книги, свежая еда, небольшой бочонок токайского на год… Ну и расходы по дому. Масло для ламп, свечи, дрова, слуга, да и ещё по мелочи.

Осенний день 1773 года в жизни профессора начался рано утром, без пяти минут пять, как и всегда, с чая и трубки. Дальше тоже ничего необычного не произошло. После аскетического завтрака он переместился в кабинет и правил тексты лекций. Без четверти час верный Лампе укрыл плечи профессора неизменной накидкой, подал трость и протянул вязаное кашне – на улице было прохладно. Без десяти минут час Кант уже делал первый шаг по каменным плитам тротуара. Было ветрено, с востока город накрыла почти свинцовая туча, но на западе было совершенно чистое небо, и осеннее солнце после мелкого дождика отражалось на плоских камнях, которыми были безупречно выложены улицы Кёнигсберга.