Дед горько усмехнулся, выпуская клубы дыма. И вновь глубоко затянулся. Мысли вились потревоженным роем. За столько лет он так и не нашел однозначного ответа на главный вопрос: кто должен понести наказание за весь этот учиненный бардак. И вновь тяжко вздохнул, отрешенно махнув рукой.
«Бог сам разберется, кто повинен в тысячах загубленных душ… Выявит и накажет негодяя. Мое дело маленькое». Но вера в справедливое наказание не приносила должного облегчения. Он безвольно опустил ставшую в одно мгновение пудовой голову и погрузился в себя, не в состоянии унять сжимающую тисками душу боль.
Горько одно, что и их маленький уютный мир постигла та же участь. Беда не прошла стороной. Некогда густонаселенный поселок сегодня вымирал. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки от ощущения безысходности. Он прекрасно понимал, что обманывает себя, пряча за словами «все еще образуется» страшную действительность. Клюевка не вымирает. Правда ужаснее. Она уже умерла. Оставаясь лишь названием населенного пункта, отмеченным на карте России неодушевленной точкой. Населенным пунктом без жителей. Пристанищем покинутых домов и завалившихся заборов. Очередной призрачной станцией в железнодорожном атласе России, с пустым перроном. И как бы ты ни переживал и ни силился повернуть время вспять, прошлого не вернуть. Нельзя вдохнуть жизнь в мертвое разложившееся тело. Но даже если бы и смог, вряд ли это стоило делать. Возможно, что своими стараниями ты воскресил бы нового Франкенштейна, участь которого окажется более плачевной. На все воля Божья. «Чему суждено быть, того не миновать». Нужно принять страшную действительность. Ты находишься в окружении пугающей реальности, и нет способа вырваться на свободу. И твой голос не имеет никого значения. Все посты в мире давно распределены. И должность «спасителя мира» уже забронирована теми, кто этот мир разрушил.
«Можно со многим смириться, но только не с откровенной несправедливостью», – грустно произнес он. Устало склонился и, пряча лицо в ладонях, непослушными пальцами взъерошил густые седые волосы. Люди стали чересчур черствыми и агрессивными, не чета нашему поколению. Глотки друг другу готовы перегрызть. И зависти – вагон и маленькая тележка. В лицо тебе улыбаются, а проходишь, плюют в спину. Но самое страшное, что гибель человека сегодня измеряется сухими цифрами. Сегодня в автомобильной аварии погибли двадцать человек, трое из которых дети дошкольного возраста. Вчера взрыв бытового газа в жилом доме унес жизни ста человек. Позавчера затонуло судно, еще сотня погибших. И вот выводят чернила бездушную статистику; недельную, месячную, годовую… Убыло «столько». Но в прошлом году на данное число показатель был лучше – меньше. Лучший показатель для кого? Для родных? Друзей? Близких умершего? Навряд ли. Лучший – лишь для отчетности. Не больше. Что будет завтра, мы еще не знаем точно, но что-то непременно случится и кто-то обязательно умрет, в этом не стоит сомневаться. Сотни тысяч раскладываются по гробам, а весь их жизненный путь, уклад и быт отображаются обезличенными бирками. Сотни тысяч, но мало кого мы знаем поименно, а еще меньше пофамильно. И можно было бы списать все смерти на стечение обстоятельств или на злую волю рока, если бы на большинстве трагедий не был отмечен след алкоголя. Безрассудный смертоносный бес, сотни лет заточенный в водочной бутылке, вырвался на свободу. Пришло его время… Время смуты и отчаяния. И пустился он в безумный пляс. Круша надежды, растаптывая волю, размазывая совесть и стыд. Уничтожая то, что раньше представлял собой человек как личность, являя на свет божий беснующееся чудовище.
– И до нас докатилось его порочное влияние, – обреченно выдавил старик, растерянно вслушиваясь в тоскливый вой соседского пса.
Из восьми тысяч клюевчан осталось меньше тысячи. И то почти все старики. Молодежь, что не успела сбежать в города, спилась, топя печаль на дне бутылки. Синий спрут крепко держал потерянные души и, впрыскивая дозами яд в затуманенный спиртом мозг, создавал иллюзию всеобщего благополучия. А наутро приходило похмелье. Резкое и болезненное. И осознание того, что мир далеко не «розовый», даже не полосато черно-белый, а однотонно серый. Власть в котором принадлежит сумрачному кардиналу по имени безнадежность. Правит он железной рукой, жестоко пересекая любые попытки вырваться из синего плена. Растворяя остатки разума человека в тоннах дешевого суррогатного спирта.
Недобросовестные предприниматели. Бандиты. Милиция. Чиновники всех мастей и рангов. Как клещи присосались к сверхприбыльной «кормушке», силой не оторвать. Да, не осталось в государстве такой силы, способной следить за порядком. Всех «неблагонадежных», идущих вразрез с указами олигархической верхушки, честных и порядочных начальников милиции и руководителей предприятий отправили на пенсию, замещая послушными пешками. И расцвела коррупция. Только успевай снимать «сливки». Доллары, марки, фунты потекли рекой, оседая в карманах вороватых дельцов. Теневые воротилы повылазили из своих нор, принимаясь выстраивать свой миропорядок под девизом «ты – мне, я – тебе». Статью о спекуляции изъяли из Уголовного кодекса. Не стало в России спекуляции, а появились свободные рыночные отношения. Волне легальные демократические отношения между продавцом и покупателем. И уже никого не волновало, что товар не создан собственными руками, а просто перепродан втридорога. Из обихода ушли талоны на спиртное, а вместе с ними пропала с полок магазинов и сама водка. Набирал обороты пресловутый «сухой закон». Государство сломя голову бросилось на борьбу с пьянством, выкорчевывая виноградники и закрывая винно-водочные заводы, лишая народ качественного алкоголя. А тем временем сотни цистерн технического спирта «Роял» made in Китай заполонили железнодорожные тупики Забайкалья. Дельцы развернули бойкую торговлю в деревнях и селах настоящим ядом. Возбужденно потирая вспотевшие ладошки от «навара», впадали в алчный транс. Обогащая конторы ритуальных услуг, которыми порой и сами же владели. Вот тебе и рыночные отношения, двойная прибыль налицо, убил и тут же похоронил. Доходный оказался бизнес на крови. Люди гибли, как мухи, десятками в день. За год поселковое кладбище разрослось до необъятных величин, представляя собой ужасное скорбное зрелище. Что ни свежая могила, то мужик или баба моложе сорока. И ни одного возбужденного дела, ни одного обвинительного приговора. Все знали виновных в преступлениях, но никого не сажали. Да и разве можно кого-то посадить, если делами заправляли люди из власти. Все были в доле: прокуроры, районные начальники милиции, следователи и начальники местных отделов. Поэтому все знали и молчали. А что еще оставалось делать? Хоть в Москву пиши, а результат останется нулевой. Если не хуже и тебя самого не упекут за решетку за «клевету» или не сфабрикуют более тяжелую статью. А могли и просто убить, натравив на тебя уголовников. В те далекие смутные 90-е даже казалось, что все творимые бесчинства проходили при молчаливом согласии вышестоящего руководства из столицы. Страной управляли олигархи, и их устраивал вечно пьяный народ: меньше требует, довольствуется крохами, не мешает обогащаться, «пилить» бюджет. А если кто-то умрет, еще лучше, меньше станет недовольных социальной несправедливостью.
«Вспомнишь прошлое, так вздрогнешь. Как все это противно, – горько вздохнул старик, – низко и подло. Фашистов одолели, голод победили, отстроили заново города. Со временем стало казаться, что жизнь наладилась. А оказывается, в стране притаился внутренний враг, ожидающий своего часа, чтобы разрушить все начинания. И последствия его нападения оказались катастрофичнее, чем принесли все вместе взятые предыдущие войны. За что наши отцы и деды гибли на фронтах Великой Отечественной войны, очищая землю от «коричневой нечисти»? Ну уж точно не за то, чтобы их дети легли в могилу от паленой водки, бандитского и милицейского беспредела, чиновничьего равнодушия. Вряд ли за то, чтобы потомки выставляли их ордена и медали на продажу, возвеличивали предателей и карателей, а настоящих героев считали оккупантами, с остервенелой ненавистью разрушая их памятники. Презирая советскую символику, вскидывали руки в нацистском приветствии, расписывая тела фашистскими символами и свастикой. Что заставляет их предать память отцов и следовать доктринам фашистской идеологии? Ведь большинство ребят не потомки изменников Родины, а обычные российские подростки. У многих в семьях хранятся фотографии улыбающихся солдат и офицеров, а рядом заплаканная похоронка. И умер прадед не от старости, а от пуль фашистов. Убит теми, кому сегодня они фанатично подражают».
