Я замираю:

– Какой еще комой?

Марсель прикусывает губу, словно жалея о сказанном. Нахмурившись, он все-таки решает пояснить:

– Самой обыкновенной, Артур. Той, из которой не все выходят.

Я сжимаю кулаки:

– Твою мать, почему ты не сказал мне об этом раньше? По-твоему, одного моего вида недостаточно, чтобы это случилось?

Я боялся, что она упадет в обморок, но что это дело может закончиться комой…

– Успокойся, это было целых два месяца назад. За это время ее организм должен был окрепнуть.

– А если нет? – рычу я. – Я сваливаю!

– А если да? А если один твой вид поможет ей? А если еще что-нибудь? Ты серьезно хочешь играть со мной в эти «если»? У тебя есть шанс помочь ей, но ты, конечно, можешь струсить, найти оправдание для своей совести и свалить к чертям собачьим.

– Или же я могу просто-напросто сделать так, что она впадет в кому! – Я повышаю голос и гневно смотрю на Марселя. – О чем ты только думал?

Он не прячет взгляда, скорее с вызовом приподнимает напряженный подбородок:

– На моих глазах она резала себе живот канцелярским ножом. Она, черт бы ее побрал, вонзила его себе в кожу и просто разрезала живую плоть. Понимаешь? – Его голос звучит тихо, но твердо. А в глазах виден страх. – Она не в себе, но все вокруг делают вид, будто не замечают этого. Так удобнее.

Я молчу, не зная, что ответить. Марсель опускает голову.

– На самом деле, идея увидеть тебя принадлежала ее психотерапевту. Просто папа настолько не хочет слышать твое имя, а видеть тем более, что он запугал его и всех окружающих вариантом с комой. Но давай смотреть правде в глаза: риск есть всегда и во всем. И лично я склонен считать, что долбаный психолог, получающий четыреста евро в час, знает, о чем говорит. Мне нужно идти, надеюсь, твоя истерика закончена. В любом случае ты знаешь, где выход. – Он замолкает и тихо добавляет: – Прими правильное решение, Артур.

Он уходит, и я остаюсь совсем один на заднем дворе у черного хода. Периодически вижу, как включается и выключается свет в коридоре, ведущем к этой двери, но силуэт в окне не мелькает. Я не могу уйти – не после того, что сказал мне Марсель. Я видел страх в его глазах, страх за родную сестру, близкого человека. Он боится ее потерять. Гоню плохие мысли прочь… не могу поверить, что она сделала такое с собой.

Я замерз до костей и стараюсь наматывать круги в маленьком дворике, даже решил немного попрыгать, но ничего не помогает. Я не чувствую пальцев рук и ног. Стараюсь унять волнение. В голове не укладывается, что она может впасть в кому от одного моего вида. Но, возможно, ее брат прав, и если инициатива исходила от врача, то у этого всего, может быть, есть смысл. Марсель бы не просил о помощи, если бы я не был его последней надеждой.

В тот момент, когда я готов отправить сообщение с нецензурной бранью и сказать, что получил обморожение десятой степени, дверь открывается… И я абсолютно не готов ее увидеть. Три месяца я грезил, как вновь загляну ей в глаза. Но сейчас мое сердце замирает, и мне стыдно признаться, но я испытываю страх.

Адель не сразу замечает меня, дверь за ее спиной громко закрывается, и она пытается найти ручку.

– О господи! Эта дверь открывается только снаружи, что ли?! – восклицает она.

– Да, – коротко отвечаю я, и она резко оборачивается.

Адель выглядит удивленной при виде меня, она явно не ожидала здесь кого-то увидеть. На улице очень темно, я практически не вижу ее лица, но свет из коридора освещает очертания ее фигуры в легком платье.

– Ты замерзнешь, – говорю я охрипшим голосом. Не знаю, зачем я произношу именно это, однако вид ее голых плеч и спины повергает меня в ужас. На улице же так холодно, как она могла выйти под ливень в таком виде?..

Она замирает, словно сказанные мною слова ввели ее в ступор. Я готовлюсь к самому худшему, моя фантазия уже представляет ее распластанной на земле с кровью из носа. Я нащупываю телефон в кармане, намереваясь набрать 18[4] как можно скорее. Но Адель ошеломляет меня: она быстрыми шагами направляется в мою сторону, вплотную прижавшись, обдает меня своим запахом, заглядывает в лицо и шепчет:

– Феникс.

ПРИЕЗД АДЕЛЬ ВНЕС нечто новое, непривычное, необычное и незаурядное в наше лето. Мадемуазель де Флориан стала глотком свежего воздуха для всех. Она должна была провести у нас месяц, и я был счастлив как никогда. Между мной и Адель в одно мгновение возникла связь. Нам двоим не нравился тот мир, в котором мы родились. С Артуром я не мог говорить на эту тему по одной простой причине: он назвал бы меня избалованным мальчишкой, который не знает, что такое настоящие проблемы. Да и я понимал, что в мире, откуда родом Артур, проблем и правда больше и они более насущные, реальные, нежели мое самоощущение и комплексы. Но Адель понимала, что это такое, когда тебе в лицо улыбаются, а за спиной поливают грязью. И, будучи искренним человеком, она действительно недоумевала, как так можно. Ее взаправду огорчало такое отношение, и в конечном итоге она, как и я, стала отдаляться от людей и никому не доверять. Мы были абсолютными единомышленниками. Мне кажется, она была безмерно рада знакомству со мной, ведь за всю свою жизнь первый раз нашла человека, который безоговорочно понимал ее. Это те чувства, которые испытывал и я.

Адель мне очень нравилась, вся целиком – от глубоких карих глаз до того, как хмурились ее брови, когда она сосредоточенно о чем-нибудь думала. Я любовался тем, как она одевалась. Адель носила только юбки и платья, никаких шорт и брюк. Я мог часами заглядываться на ее ноги, которые с каждым днем все больше золотели на солнышке. А россыпь веснушек на аккуратном вздернутом носике была моей маленькой слабостью. Я любил смотреть, как она, выбирая яркие цвета, красит себе ногти на ногах и руках, а затем ходит, аккуратно растопырив пальцы, чтобы не испортить лак. А еще у нее была целая коллекция винтажных купальников в стиле пин-ап, и я не мог понять, какой мой любимый. Красный в белую полоску или белый с желтыми цветами, а может, розовый в горошек. Я мог вечно любоваться тем, как она загорает у бассейна, накрыв лицо соломенной шляпкой. Адель была очень изящна, и от нее исходило некое женское тепло, которое очень сложно описать.

Артур тоже быстро нашел с ней общий язык; хотя они частенько спорили, но неприязни друг другу не испытывали. Она порой смешно вела себя в его присутствии, а он часто называл ее «мелкой», отчего она злилась. У них был схожий характер, оба уверены в своей правоте, очень гордые и не терпящие, чтобы им указывали. А вот сами они любили контролировать ситуацию и окружающих.

Бывали дни, когда они доводили друг друга до белого каления. Я хохотал над ним, над ней и умолял Господа, чтобы все и дальше было именно так. Чтобы она оставалась для него «мелкой», а он для нее «занозой в заднице». И я даже успокоился и наслаждался невероятным летом, когда оба моих самых близких человека находились рядом. Я был не один, не думал о своей настоящей семье, ведь со мной были они – мои родные люди.

Однажды ночью мы решили поплавать в бассейне. Я включил подсветку, и прекрасная мозаика на дне и вода загорелись нежно-голубым светом. Вокруг бассейна в ряд стояли лежаки, а по углам дворика росли четыре пальмы, на которых горели гирлянды. Ночь была тихой и очень теплой; мы вышли, приготовив соки, печенье, чипсы и даже мороженое. Адель несла чашу с фруктами. Она обожала фрукты и всегда ими пахла. Я помню, как она упивалась вкусом сладкого персика, сок стекал по ее подбородку и капал вниз. Мне хотелось подойти к ней, провести пальцем по маленькому ручейку и попробовать его на вкус. Мы купались долго, нарушая тишину ночи, кричали, смеялись, толкали друг друга. Сбросили в бассейн все надувные игрушки, которые Педро каждый вечер складывал в огромный плетеный ящик. Он говорил, что они мешают воде очищаться, и вечно ругал нас, если мы оставляли их на ночь.