— Да ты заходи, — спохватилась я и посторонилась, освобождая ему место для прохода.

Он ещё немного помялся, прежде чем переступить порог, но, когда он вошёл, странное чувство оцепенения овладело мной с головы до ног. Казалось бы, теперь все козыри в моих руках. Я могу задать тон разговора, задать любой вопрос. Но я просто молчала и смотрела, как он развязывает шнурки не менее смешных, чем брюки, ботинок, смотрела, как встаёт на пол и носки на нём одинаковые, кипенно-белые.

— Ты… э… — растерялась я.

— С работы, — ответил он. — Знаешь. Глупо, наверное. Но я… я… я хотел поговорить с тобой и весь день об этом думал.

— Поговорить? Со мной? О чём? — вопросы посыпались из меня, как сушёный горох из треснувшего стручка.

— Да ни о чём в общем-то, — вдруг выпалил он. — Просто хотел увидеть.

Это было довольно-таки откровенное признание в заинтересованности моей персоной. Женское во мне тут же порекомендовало ухмыльнуться и горделиво вскинуть бровь, но вместо того я чувствовала смущение. Едва ли не большее чем он, поэтому, уронив взгляд, я промямлила:

— Мой руки и топай на кухню. Ты, наверное, ведь ещё не ужинал?

Чуть позже, раскладывая перед всё ещё смущающимся Леней натюрморт из трёх блюд, я подумала, что очень славная обстановочка складывается. Что разговаривать будет легче. Лёня не мешал мне начать диалог, по цвету щёк сравнявшись со стоящим перед ним борщом.

— А ты почему не ешь? — поинтересовался он.

— Забудь, — махнула рукой я. — Вечная диета.

— Диета? — удивился он. — Но ты же очень худенькая.

— Это профессиональное. Танцую я в паре, и, если буду весить больше сорока кило, у партнёра пупок развяжется на какой-нибудь поддержке.

— Хм-м-м, а где ты танцуешь? В ДК? — удивился Лёня. Я не слышал, чтобы у нас в городе что-то подобное было.

Я моргнула, глядя на него, замершего с ложкой в руке. Момент был удобный. Я всё ещё не знала, что сказать, и, видимо, напрасно доверилась своему языку, который в этот же момент выдал нечто далёкое от темы и крайне-крайне глупое:

— А ты почему с работы так поздно?

— Так я же в смену хожу, — пожал плечами Лёня. — А там пока её передашь, пока журнал заполнишь, помоешься, переоденешься. В общем, та ещё канитель, — Лёня, наконец, отважился попробовать борщ, и на лице его тут же появилось блаженствующее выражение. — Вкусно.

— А… ага. Наверное, на производстве каком-то работаешь, раз в смену ходишь? — зачем-то предположила я.

На этой фразе Лёня вдруг поднял на меня взгляд и посмотрел так, будто была я не самой обычной девушкой, а какой-нибудь фиолетовой в крапинку трапецией.

— Что? — растерялась я.

— Не на производстве, на станции, на атомной, — недоуменно пояснил он и, пока я проглатывала ком, вставший поперёк горла, добавил: — Нет, ты правда как с луны свалилась. На станции тут большая часть трудоспособного населения города работает.

— А-а-а… — пыталась собраться с мыслями я. — А кем ты работаешь? Где?

— СИУРом, на четвёртом энергоблоке.

Если можно было бы собрать все молнии на Земле и разом поразить ими мой затылок, эффект всё равно получился бы сравнительно малозначительным. Внутри меня определённо произошло нечто более грандиозное. Я смотрела на Лёню ошарашенно, разом припоминая затерявшиеся в глубинах памяти фамилии главных действующих лиц ночи двадцать шестого апреля, которые до этого момента, как ни старалась, вспомнить не могла. «Руководитель эксперимента, Дятлов Анатолий Степанович, начальник смены блока номер четыре Акимов Александр Фёдорович, старший инженер управления реактором Топтунов Леонид Фёдорович…»

В тот момент меня буквально подмывало спросить у Лёни его фамилию, хотя картинка складывалась более чем очевидная.

Тем временем ничего не подозревающий Лёня виртуозно расправился с борщом. Мне нужно было выиграть время, а потому, не спрашивая, я навалила ему огромную порцию жаркого с гарниром и салатом.

«…день, ночь, отсыпной, выходной, — подсчитывал мозг известные мне графики. Не подчиняясь приказам, он сопоставлял: — Далее два выходных. Затем двадцать четвёртого он идёт в день, а потом в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое… А следовательно, этот самый Лёня и есть СИУР, дежуривший на блоке в ночь аварии».

От сделанного открытия у меня закружилась голова, но вся решимость и готовность действовать отступили. Очень странно было осознавать, что передо мной сидит тот самый человек, которому суждено принять участие в столь трагических событиях непосредственно. Я действительно была потрясена и рассматривала простоватое его лицо теперь внимательно, будто конспектируя каждую черту: выразительные карие глаза, смотрящие странно, будто исподлобья, аккуратный нос и пухлые губы «варениками», придающие его и без того молодому лицу ещё более юное выражение.

Вот потому, наверное, он и отрастил эти нелепые, топорщащиеся в стороны усы — в попытке прибавить себе возраста, солидности. Наверное, потому он носил эти уродливые очки — чтобы казаться серьёзнее, ведь наверняка среди более опытных коллег к его мнению редко прислушивались.

Тем временем Лёня расправился и со вторым блюдом.

— Вкусно? — машинально спросила я, когда он, не дожидаясь меня, собрал посуду… старательно её вымыл и вытер.

— Очень, — признался он. — Спасибо тебе большое. Я, если честно, как от родителей в семнадцать лет уехал, так о домашней пище и забыл. Самому готовить то некогда, то не хочется, а тут… слушай, ты ведь совсем ещё юная, где так готовить научилась?

— Я? Да так… — уклонилась я от ответа. Ну не рассказывать же ему о моих способах борьбы со стрессом.

— Ты не подумай, что я какой-то обжора, — вдруг смутился он. — Просто действительно… это всё так вкусно… и пирожки. Я очень люблю пирожки. Дома мама всегда по субботам делала.

Я машинально «агакнула» на его: «А можно мне один?» — даже не поняв, о чём он, но в следующий момент я расхохоталась в голос, увидев, что Лёня, прихватив с тарелки пирожок, надкусил его и уставился на меня с таким выражением на лице, будто проглотил резиновую покрышку или обрывок газеты.

— Ой… я тебя предупредить забыла. Выкинь его, пожалуйста. Это не пирожок.

Лёня всё же дожевал, проглотил, но оставшееся осторожно отложил в сторону.

— А что это такое?

— Да так… неудавшийся кулинарный эксперимент, — улыбнулась я.

И он улыбнулся тоже… а потом рассмеялся громко и заливисто, да так, что и я рассмеялась вместе с ним. Мы просто смотрели друг на друга, и… если замолкал один, новый приступ хохота тут же поражал его снова, глядя на то, как смеётся другой.

— Нет, — отсмеявшись сказал Лёня. — Эксперимент с десертом обернулся провалом для обоих сторон, но я предлагаю исправить это обстоятельство.

— Как? — удивилась я.

— Оденься чуть потеплее. Вечером прохладно, — ответил он загадочно, самой формулировкой вопроса лишая меня возможности отклонить его приглашение.

========== Глава четвёртая, в которой, наверное, слишком много романтики и мало действия, но двоим всё равно ==========

Попробуй прикоснуться ко мне,

Я рассыплюсь на мелкие капли,

Я впитаюсь в тёплый асфальт

У твоих ног.

Сны исчезнут сами собой

И запаса молчания хватит,

Чтобы выдержать натиск

Привычных тревог.

С. Бобунец

Маленькие города всегда казались мне сонными, неторопливыми, пропахшими подвальной сыростью и нафталином. Думалось мне, что жители таких вот географических крошечек и спать ложатся рано, да и вообще ведут столь нерасторопный образ жизни, что от такого впору только зевать. Вот потому я и не ждала от ночной прогулки в компании Лёни ничего, кроме удобного шанса на продолжение диалога о станции.

Укутавшись по совету Лёни в куртку, прибывшую со мной из две тысячи двадцатого, я поймала насмешливый взгляд моего приятеля:

— Какая интересная у тебя, мнэ-э-э… ветровка, — Лёня подобрался к теме моего внешнего вида максимально тактично.

— А? Что? — машинально «чтокнула» я, пытаясь выиграть время для составления приемлемой версии, ведь куртка действительно казалась необычной на фоне того, во что одевались люди вокруг. — Ах, ты про куртку? Да так… привезла из Парижа.