— Ошибаешься, Вильгельм. — Голос Веры звучал тихо, но даже так он разносился вокруг каждой нотой. — Некоторым детям и не требовалось принимать себя, чтобы контролировать странности. Это уже было с ними.

Тимур протянул руку и поднял его за волосы. Коса алчно темнела, положенная на асфальт. Настя шагнула было, но Антон остановил её за плечо, покачав головой: именно сейчас любое приближение к свирепым «теням», жаждавшим крови, было опаснее всего, что за последние три недели случилось.

— Ты не умрёшь быстро, — продолжала Вера так, словно рассказывала какую-то логичную и довольно простую историю. — Ты будешь мучиться, теряя по капле крови. Ты получишь столько разрезов, сколько когда-то оставлял на нас. Ты будешь страдать за каждого ребёнка десятками ран, Вильгельм, ты будешь сгорать в собственном грехе.

Весь свет мира стекался в её ладонь, образуя маленький зазубренный кинжал. Тимур потянулся за косой. Вильгельм глядел на них, а потом вдруг усмехнулся.

…Мир размылся…

Настя услышала только собственный крик. Короткий, мощный, ударивший по всему, что находилось вокруг. Это не был болезненный стон, как от раны, не была ярость, смешанная с горем, как при нападении на Таю, не была паника, как когда она оттолкнула Антона. Это было предупреждение. Всего лишь короткий вопль, стремление прекратить использование силы чудовища, валявшегося в пыли — она хотела предупредить, что он вот-вот что-то выкинет. Настя закричала, и её странность перекрыла его.

Иллюзия надломилась вместе с реальностью. На обочине стоявший светофор с треском распался, выдернутый из земли. Смялась крыша пустого ларька. Тело в пёстром карнавальном одеянии ударилось о стену дома с такой силой, что оставило вмятину и разбежавшиеся вокруг прямо по бетону трещины, раздался отвратительный в своей краткой неизбежности хруст — так ломается кость. Вильгельм безвольно рухнул кучей тряпья на землю.

Наступила мёртвая тишина.

Или, возможно, это в голове так помутилось. Но все молчали, и Настя подумала, что они тоже её ощущают — эту глубокую, стылую тишину, в которой растворяется даже дыхание, в которой эхо не разбегается кругами по воде. На негнущихся ногах девушка приблизилась к неподвижному телу, но не решилась его коснуться. Подошёл Антон. В полном молчании наклонился и перевернул Вильгельма. Труп Вильгельма. Бездыханное тело со стеклянным взором в пустоту.

— Умер, — сказала Настя едва слышно, но даже тихое удивлённое слово разорвало кокон абсолютной тиши, их окружившей.

Тут же потоком помчались другие звуки. Голоса дорог города, в котором жили люди. Какая-то далёкая сигнализация. Группу подростков ещё никто не заметил, и они стояли над телом, веря и не веря собственным чувствам.

Тимур насупился. Вера прищурилась.

— Не так нужно было, — фыркнул головорез. Оружие таяло в его руке.

— Ничего не поделаешь, — вздохнула девочка-напарница, отпуская кинжал и позволяя ему слиться со светом.

— Он хотел использовать странность, — непривычно далёким голосом произнесла Настя. Собственное звучание казалось ей чужим. В мире не существовало ничего, кроме неё, силуэтов рядом и трупа человека, которого она только что убила.

Когда Антон обнял её за плечи, она не отшатнулась. Только вжалась сильнее, уткнулась лицом в футболку, пропахшую дождём и бесконечными запутанными дорогами — теми, что привели его сюда. Всё, что она ощущала — только громадную пропасть пустоты, разверзнувшуюся в душе. Охота закончилась победой, но она не чувствовала счастья. Она чувствовала только холод, дождь и пробирающую до костей опустошённость.

Месть на самом деле не принесла ей триумфа.

— Насть?

— М?

— Не двигайся с места.

Предельно бережно её руки за запястья отняли от тепла крепкого тела. По этим же запястьям бежали тонкие струйки багровой жидкости. Кровь. Это называлось «стоп-метка» — предел выносливости. Она чуть не коснулась грани.

Настя подняла глаза, пересёкшись взглядом с Антоном. Тот улыбнулся. Повернулся спиной.

К ним приближался одинокий силуэт человека с кроваво-красными волосами.

Она опустилась на колени неловко, чтобы не упасть. Накатившая слабость с головой погружала её в оцепенение, и Настя с трудом держала спину ровно. Она безвольно смотрела, как сцепились два начала, как засверкали всполохи пламени, как кутерьма цветов превратилась в нечто настолько быстрое, что почти целое. Она наблюдала, ничего не предпринимая — потому что Антон сказал не двигаться, и она не собиралась. Настя сидела на мокром тротуаре рядом с поверженным телом, глядя на залитую водой дорогу без машин, где дрались два парня разных сословий и разных взглядов, и отражения ударов сверкали в её глазах пустынным отчаянием.

«Тени» скрылись почти сразу. Вспышки пламени разрезали воздух, чистый, как серое стекло. Настя ждала, ибо больше ничего не могла поделать.

Когда всё прекратилось, она как будто очнулась. Всмотрелась. Антон восседал на спине Файра, левым коленом прижимая к земле правую того руку, правой ногой давя на лопатку, руку левую неприятеля выворачивая. Лицо мрачное, с давящей, суровой свирепостью, слишком глубокой для ярости и слишком жёсткой для снисхождения. Настя вздрогнула.

— Не убивай его! — позвала она совсем тихо, но он услышал. Антон взглянул на неё, кивнул. Наклонился к врагу и что-то ему сказал. Лицо Файра исказилось, но он был готов на любые условия; Антон отпустил его.

— Я знаю, кто ты, — прохрипел зло Файр, сплюнув кровь. Он не мог держать левую руку, и каждое движение отзывалось в нём болью. Он говорил и дальше, но Настя уловила лишь завершение: — Вы все — чудовища. И должны сдохнуть, как чудовища.

— Убирайся, — твёрдо сказал Антон.

— Поздно.

Отвлекающий маневр. Такая глупая, наивная ловушка. Настя, похолодев, метнулась к Антону, ухватив его за локоть и указав на проход к главной городской улице — оттуда надвигались обликами чёрными псы. Они их нашли. Если охота «теней» закончилась, то охота Лектория и не думала останавливаться.

Антон чертыхнулся, загораживая Настю собой. Бежать некуда, они сами себя в тупик загнали, в этот двор-переулок, где не было шансов сбежать незаметно, как сделали то «тени». Две лифы стояли против двух десятков псов с боевыми странностями — где же справедливость этого проклятого мира? Настя вдохнула глубже, затыкая в себе боль от разорванных шрамов, и кровь капала с запястий на землю, растворяясь в её беспроглядной серости. Они не умрут.

Они не умрут…

Псы надвигались сплошной стеной, и им не оставалось даже воздуха — позади лишь прямая дорога. Равнодушное небо взирало со своей высоты, и его серость рябила, сливаясь с городом, в котором не было места молодым птицам.

Облака прорезало солнце.

Оно лучами прошлось по клокам туч, решительно сметая их робкий лопочущий туман, и осветило небывало ярко реальность, залив реальность проектором. Позолотило силуэты врагов, отыгралось на лужах, морщиться заставляя неблёклыми отражениями, и всё погрузилось в пронзительный миг полного ослепления.

В этот раз он появился из-за них, а не со стороны. Как когда-то недавно, когда так же в нём нуждались, сейчас он выступил, один против всех. Юноша в футболке и джинсах, каких много на улицах летнего города, но совсем иной в то же время — позолоченный самим солнцем, небом одарённый, сияющий ярче любых лучей. Он встал напротив псов, и они замерли в неожиданности.

— Отойди, — сказал вожак псов.

— Нет, — сказал Роан.

— Отойди! — завыли псы, но не было бессмертному до них дела. Он стоял между лифами и Лекторием, не оборачиваясь, с прямой спиной, и ждал, пока они отступят — но они не отступали. — Пусть ты невредим, лифы — нет! Ты не сможешь их защитить!

— Я всегда их защищаю, — покачал головой Роан. — Лифы вам не по зубам. Охота завершена.

— Нет! Ты не выстоишь один!

— Но я и не один.

Настя с трудом оторвала взгляд от фигуры бессмертного, оглянулась, ахнула. Из тупика — со стен, по лесенкам каких-то черепиц, другими способами спускались люди и к ним шли. Столько же, сколько псов; люди, освещённые ярким солнцем, уверенные в себе. Полные сил, готовые к бою — и псы струсили. Отступила свора, шаг назад сделав волной. NOTE стояла за спинами двух лиф, а перед ними стоял Роан, бессмертный, который не собирался сражаться в одиночку — и он повторил, что охота окончена.