Виас погрузил её в иллюзию, видимо, из благодарности. Однажды она крупно его выручила, вот он и расплачивался честно: попытался скрасить её спонтанный переезд дивным сном, где сбылась бы её мечта. Одно только «но» — мечта эта была ужаснее худшего из кошмаров. Оля хотела бы снова ходить, да. Но она не хотела получать это как мгновенную поблажку. Дать на мгновение весь мир человеку — и тут же его отнять; слишком жестоко. Проглотив горечь, Оля стала думать дальше.
Ну, понятно. Лекторию она понадобилась в этот раз настолько резко, что они не удосужились даже предупредить кого-либо. Вытащили её из дома, даже коляску не взяли, оставив целиком беззащитной. Не позаботились даже о том, чтобы прикрыть её исчезновение, значит, в курсе даты атаки. Откуда? Как информация могла просочиться? Кроме «Атриума», лиф и неё с Дмитрием об операции никто не знал! Те нейтралы, с кем она успела связаться, не могли рассказать, им это было максимально невыгодно. Оля специально выбирала тех, кому Лекторий досадил больше всего. Первое предположение — предатель. Кто-то их сдал. Однако это должно волновать Бориса и Каспера, не Олю, так что она обратилась к настоящему.
Итак, её везли. Судя по тому, что её странность пригодилась неожиданно резко и что её украли за день до атаки, вывод напрашивался сам собой, и он Оле очень не нравился. Это было куда опаснее, чем если бы её притащили в штаб и оставили там; да, оттуда не выбраться нейтралу, её бы держали там взаперти, как птицу с голосом особенным. Но там, куда они направлялись, исходя из доводов рассудка, время не ограничивалось жизнью. Совсем нет. Оля тщательно подавила панику — ей нужен был ясный разум, чтобы что-либо предпринимать. Только вот в положении она крайне невыгодном. Даже если б могла убежать, куда тут унесёшься? Виасу хватит мгновения, чтобы погрузить её во что-то похуже ночного кошмара, а остальные тут же сцапали бы. Невесело. Даже мрачно.
Вот что она ненавидела больше всего — слабость. Полную невозможность дать отпор в случае угрозы. Да, её защищали все стороны раздираемого холодной войной Авельска. Да, по договору организации не имели права вымещать гнев на нейтралах. Да, да, да, Оля должна была быть в безопасности, однако вот её везли в самое пекло, туда, где уже завтра разразятся грозы, где неспособная сбежать девушка тут же станет — нет, не мишенью, даже для мишени слишком беспомощна, просто подвернётся на пути кому-нибудь. М-да, перспективы отстойные. И поделать тут что можно? Шанс на то, что её везут не в Третью лабораторию, мизерный, а Оля не тешила себя ложными надеждами. Оставалось верить, что её не поперёк коридора бросят, тем более, для чего-то же она понадобилась.
— Объясню мотивы, — кивнул Виас, точно угадав мысли. — Твой «Контроль влияния» весьма выгоден при операциях. Взаимодействие странностей не всегда проходит гладко, а с посредником вроде тебя это удобно и безопасно…
Это Оля помнила и сама. Да, способность у неё действительно полезная, особенно для чего-то организованного. NOTE, однако, не стало её принуждать участвовать, и в этом организация была справедливее Лектория. Плакал её нейтралитет горючими слезами.
— И, как ты уже могла догадаться, мы в курсе плана NOTE, поэтому готовимся. Не тревожься, из уважения к твоему авторитету мы не будем использовать тебя в операции. Твоя задача проще — наладить контакт одной странности с другими. Ты и сама поймёшь, о чём речь, когда мы прибудем на место.
Как из сна всплыли воспоминания об июне этого года. К ней тогда приезжал аж сам Верран, предложив поиграть с кем-то в Лектории. «Игрушка», которую он упоминал, — это и есть человек, к которому её сейчас везли? Оля усмехнулась. Действительно, Лектория упрям в достижении целей. Всё-таки забрали её силой.
Машина остановилась. Дальше шла череда никому не нужных действий, обязательных по регламенту. Ей сообщили о необходимости переодеться; Оля, сцепив зубы, заявила, что и сама справится. Принимать помощь в этом ей казалось отвратительным. Взгляды сопровождающих или даже Виаса её не смущали, но беспомощности и так слишком много, чтобы позволять себя касаться. Протянули какой-то балахон, Оля попросила резинку для волос, её вручили, тоже белую. Почему-то пленников здесь всегда переодевали. Наверно, это связано с охраняющей странностью — кажется, человек, контролировавший пленников, мог видеть всех людей в белом в пределе радиуса. Ха, неудивительно, что его в обитель лиф отправили. Здесь наверняка белых мишеней хоть отбавляй.
Белое прямое платье — «платье» в грубейшем округлении, просто широкая сорочка — сидело до колен. Оле перевязали глаза полоской чёрной ткани, но не стали сковывать руки: всё равно не могла сопротивляться. Оля сжалась, когда её подняли на руки. Её носил так папа, поднимал Михаил, бывали редчайшие случаи других — но прикосновения чужаков были ей противны, и она проглотила горечь, поднявшуюся из сердца. Терпи, девочка. Терпи. Ты сейчас не можешь ничего изменить. Но происходившее казалось мерзким, и Оля порадовалась, что глаза её закрыты — не хватало ещё, чтобы они поняли по взгляду, насколько она уязвлена. И ведь даже коляску не оставили. Угх.
Несли, несли, несли. Оля ничего не видела, держалась спокойно, хотя вся ситуация казалась ей хуже и хуже. Она нервно отсчитывала минуты, стараясь не сбиться. Сколько времени до операции? Её могут и не спасти. Скорее всего, не спасут. Оля не была ни оптимисткой, ни пессимисткой, и смотрела на мир трезво, прекрасно осознавая: когда начнутся боевые действия, до неё никому не будет дело. Возможно, её найдут, если не сожгут лабораторию целиком, но если нет — это её последний день. Оля не врала себе: ей было страшно. Но страх не отуплял её и не заставлял трястись; будь что будет. Может, она ещё на что-то способна. Только боялась, что доживёт без пользы.
— Удачи, — обронил голос Виаса где-то рядом. Повязка была небрежно сброшена прочь, Оля была небрежно сброшена на пол, за ней плотно закрылись двери; удар заставил охнуть — никакой заботы, жёсткий и холодный пол, ушиб на ключицах и плече. Оля проглотила стон, морщась, помотала головой, привыкая к яркому свету, часто моргая, и только тогда смогла чуть-чуть прийти в себя.
Всё болело и ныло. Неподвижные ноги лежали на полу и тянули вниз — давно нужно было их вообще отрезать, если они настолько бесполезны и лишь затрудняют жизнь. Оля поднялась на локтях, оглядываясь, и тут же столкнулась взглядом с другими глазами, глубокими и тёмно-зелёными, как диковинные изумруды.
На неё смотрел ребёнок… Нет, не так.
На неё смотрела лифа.
Оля застыла.
Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, в белой футболке и шортах, с босыми ногами. На его бескровном заострённом, как у лисёнка, личике, ровном и нейтральном, как кукольное, не было никаких выражений. Высокий лоб, тёмно-рыжие брови, под ними сверкали, словно драгоценные камни, пронзительные тёмно-зелёные глаза. Немой, цепкий взор, ясный, но холодный. Широкий рот с тонкими светлыми губами, никакой улыбки или, наоборот, мрачности. Волосы у мальчика чуть вились, из-за чего выглядели неряшливо, и имели потрясающий яркий оттенок, настолько рыжий, что почти склонившийся к красному; они чёлкой прикрывали лоб и вовсе не были коротко подстрижены, как положено — передние пряди опускались чуть ниже ушей. Силуэт — нескладный, как у всех мальчишек его возраста. Ребёнок смотрел на новоприбывшую внимательно, но без радости или злости, и на мгновение это её серьёзно испугало.
По многочисленным рассказам она представляла лиф какими-то потерянными, сломанными, с болью и мраком во взглядах — но этот мальчик… Он был лифой. Несомненно, но разительно отличался от привычных образов. Он вовсе не был истощённым. И он не был забитым и загнанным. Он держался ровно, но без каких-либо эмоций, и его холодные изумрудные глаза пронизывали насквозь. Мальчик сидел на подушке, широкой, плоской, опираясь на стену. С разных сторон от него лежали вперемешку какие-то книги, и Оля, с трудом оторвавшись от разглядывания и пробежавшись глазами по корешкам, с удивлением обнаружила, что это справочники и учебники. Самые разные причём — она узнала энциклопедию по геологии и тут же — книгу по молекулярной биологии. Классики тут не было, зато полно учебного материала. К чему это?
