Вселенскую скорбь Фреда Семеновича, вызванную своим появлением, Пана вряд ли мог разделить или даже понять. Впрочем, говоря откровенно, он и сам был не в восторге от своей внешности. Он мечтательно представлял себя в широкой футболке, фирменных джинсах небесного цвета, в реальной жизни всё это он видел лишь в телевизоре. Но это его не расстраивало, так как в своем искреннем заблуждении Пана был уверен, что даже если его наряд и не выглядит как фирменный, то уж сам он в нем смотрится ничуть не хуже.

Другое дело прическа.

Здесь мечтания разбивались о суровую реальность. Его волосы представляли собой субстанцию, имеющую одновременно частоту пакли и упругость проволоки, да ещё и стояли дыбом, совершенно игнорируя расческу.

С волосами Пана вёл давнюю, затяжную войну, в которой испытывал всё новые и новые средства, но терпел очевидное поражение.

Смирившись с неосуществимостью мечты об идеальном образе, он давно перешёл в глухую оборону, затрачивая кучу сил и времени только на то, чтобы в более или менее приличном виде появляться на улице.

Здесь он был согласен на всё, кроме того, о чем молила его мама, – подстричься.

Пусть с такой шевелюрой было небезопасно ходить даже мимо местных гопников и социально-ответственные товарищи всех мастей, радея за чистоту морального облика ленинградца, не упускали случая укорить Пану, это не удивляло.

Длинные волосы говорили о неформальном статусе обладателя, их носили или представители свободных профессий – художники, музыканты, или лица неформальных взглядов. Социально-ответственные товарищи моментально определяли подобных субъектов как неблагонадежных хиппи.

Мучиться с копной густых черных волос Пану вынуждал принцип, желание подчеркнуть свою независимость. Подстричься было равносильно капитуляции.

– Ну что ж, мне всё ясно, – нарушил наконец тяжелым вздохом Фред Семенович затянувшуюся паузу, – к вам больше вопросов нет, – произнес он загробным тоном, выпроваживая часть собравшихся. В кабинете с ним остались двое – Пана, и ещё какой-то руководитель «спортинвентаря» где, как ему пояснили, только что запущена линия по рыболовной снасти.

– Как вы знаете, положение в стране очень тяжёлое… – начал наконец издалека Фред Семенович изложение сути данного собрания. На Пану он больше не смотрел, сосредоточив взгляд на его сумке с заячьим хвостом, но перекошенное выражение лица осталось прежним.

«Интересно, это его от меня так тошнит, или сумка не нравится?» – гадал Пана во время этой нудной политинформации. Впрочем, Фред говорил с чувством, о предательстве партии, о неизбежности грядущего краха…

Пана не видел оснований ни возражать, ни соглашаться, с подобной апокалипсической позицией. Он был законченный оптимист и считал, что все ужасы этой жизни уже перенес за годы школьной каторги. Свою «школу жизни» он закончил с устойчивым неприятием всего «обязательного» и «официального».

Лишь в ПТУ он узнал, что учиться можно чему-то действительно нужному и интересному! Пана и сейчас верил, что начавшаяся там светлая полоса в его жизни уже никогда не кончится.

Первым, как, впрочем, и последним, официальным местом его работы стали макетные мастерские судостроительного института, куда его направили как одного из самых перспективных специалистов. Предприятия сугубо режимного, с секретными «формами допусков», подписками о неразглашении и невыезде, кодовыми замками, «официальными версиями».

Но какой дух свободы царил за всеми этими страшилками! Макетчики отлично приспособили секретность, обустроив за ней свой удивительный уютный мирок, управляемый собственным сводом законов и правил, не допускающих грубых внешних вмешательств.

Производственные отношения строились просто: дизайнер – макетчик – токарь-фрезеровщик. Что до директора и прочих, то, как говорил, и, может, даже не шутил, его наставник Широков: «Да я по секретности имею право закрыть дверь и не пускать его сюда нахрен!»

За эти годы Пана участвовал в разработке катера на воздушной подушке «Буран», строил центр связи «Урал», но всё хорошее когда-то кончается.

Стране стали не нужны ни корабли, ни институт, ни макетчики. Оказавшись на улице, он тоже не считал, что ей чем-то обязан.

– Сегодня на повестке дня один вопрос – выжить, – мрачно продолжал Фред Семенович, буравя глазами сумку с заячьим хвостиком, – в этом нам остается лишь один путь – прямые договора и зарубежное финансирование…

Пана был окончательно сбит с толку – при чем здесь он?!

Сам «вопрос выживания» перед ним никогда не стоял. Он и раньше легко мог сделать свой месячный оклад макетчика за один день, на яйцах для художников. Только денег ему и без этого хватало, а яйца он точил лишь ради удовольствия потусоваться в «Катькином саду».

Конечно, у любого оказавшегося на улице безработного возникает проблема стабильного поступления средств. Но разве это его напрягало? Тем более что на стабильность в его время мог рассчитывать только идиот. Пана идиотом не был, а значит, и заморачиваться особо не стоило.

Куда больше раздражало исчезновение из продажи всего, от элементарного мыла до сигарет! На улицах хвосты очередей сменялись вереницами несунов, и каждый, втюхивая пакет с одной и той же дрянью, уверял, что лично стащил с фабрики табак известной марки! А город вновь осваивал забытое искусство вертки самокруток.

Пана этим заниматься не хотел. Получив в институте расчет, он в последний раз зашел к фрезеровщикам и заказал пресс-форму мундштука курительной трубки.

Куда с ней было идти, как не на фабрику игрушки, где кроме прочего точили кубики и пирамидки? Здесь он договорился с начальником деревообрабатывающего цеха, платил ему по пять рублей за каждый комплект деталей деревянной основы курительной трубки, но ни решить вопрос со сборкой, ни пристроить пресс-форму не удалось. Подходящие станки были в обществе слепых, где делали розетки и выключатели, но здесь руководство не устраивала ни производительность пресс-формы, ни мизерное количество партий, попинав по кабинетам, его вообще запретили пускать на завод. С формовщиками он и напрямую договорился, и хоть те тоже были порядочными сволочами, исправно штамповали мундштуки по два рубля за штуку. Металлическую фурнитуру очень дёшево сделали токари, осевшие после развала института на швейной фабрике «Волна». Сборку смогли организовать только в обществе инвалидов, рифление, отделка, упаковка…

Самого Пану подобная «стратегия выживания» повергала в шок! Кто мог представить, что для решения столь пустяшного вопроса, как курительная трубка, придется задействовать полгорода?!

Откровением стала и наглость ларечников: трубки, не дотягивавшие по себестоимости и десяти рублей, они охотно брали за двести, но выставляли по четыреста!

И поделать с этим Пана ничего не мог, да и не хотел. Его совсем не радовала стремительность, с которой раздувался его бизнес. Он то весь день мотался по городу, разыскивая штихеля для надомников, то целыми сменами торчал на фабрике, корректируя шаблоны для сверлильного.

Не так ему представлялась свободная, безработная жизнь!

Теперь для него лишь было важно, чтобы все компоненты его производства помещались в складной сумке с заячьим хвостиком!

Закончив обзор текущего момента, Фред Семенович помрачнел еще больше, хоть это и казалось невозможным, выдержал многозначительную паузу и перешёл к изложению по существу:

– И у иностранных партнёров есть интерес в направлении нашего предприятия.

В настоящее время в Москве проходят переговоры с представителями американской компании, которая выражает готовность не только профинансировать, но и модернизировать наше производство, если мы продемонстрируем способность наладить выпуск нужной ей продукции.