Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

О несомненном ощущении таланта в Ахматовой говорит и О. Мандельштам:

Как Чёрный ангел на снегу
Ты показалась мне сегодня,
И утаить я не могу, —
Есть на тебе печать Господня[8].

«Печатью Господней» была поэзия. Лишь ей принадлежала душа Ахматовой. Об этой единственной принадлежности – пронзительные строки Николая Гумилёва, который раньше других разгадал эту душу:

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов
Живёт в таинственном мерцанье
Её расширенных зрачков.
Её душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха…[9]

«Златоустой Анной»[10] называла Ахматову Марина Цветаева, не только отдавая ей первенство в поэзии, но и даря любовь своего сердца:

В певучем граде моём купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
И я дарю тебе свой колокольный град,
– Ахматова! – и сердце своё в придачу[11].

Невозможно рассказать обо всех посвящениях Ахматовой, которые могут составить солидную антологию[12]. Так же, как её живописные портреты могли бы заполнить собой особую, ахматовскую галерею.

Начало XX века – неповторимое время. «Поэзия жила тогда внушениями живописи, а живопись – поэзии»[13]. Образы поэтов служили идеалом для художников.

Анна Ахматова обладала поразительной внешностью. Её современник Г. В. Адамович вспоминал: «…красавицей она не была. Но она была больше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик которой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы своей выразительностью, неподдельной одухотворённостью, чем-то сразу приковывавшим внимание»[14].

Это подтверждает и Николай Недоброво, друг Ахматовой, эстет, человек большого вкуса: «Попросту красивой назвать её нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать и леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии…»[15]. Уместно сказать, что спустя сорок лет такая мозаика была сделана Борисом Анрепом для Лондонской Национальной галереи.

Ещё при жизни Ахматовой её портреты пишут Альтман, Делла-Вос-Кардовская, Анненков, Петров-Водкин, Осьмёркин, Тышлер… Перечень таких имён можно продолжать долго.

И всё же первое место в портретной галерее Анны Ахматовой, несомненно, принадлежит удивительному по силе выразительности рисунку Амедео Модильяни.

Художник утверждал: «Линия – это волшебная палочка; чтобы уметь с ней обращаться, нужен гений»[16]. В совершенстве владея «волшебной палочкой», он создавал свои рисунки мгновенно. Всего пять-шесть выразительных летящих линий – и перед нами монументальный, скульптурный портрет Ахматовой.

Рисунок А. Модильяни, как говорила она сама, был единственным её достоянием. Все последние годы он неизменно висел у неё в изголовье.

Искусствовед Н. И. Харджиев по просьбе Анны Андреевны написал об этом рисунке небольшую заметку, в которой отмечал, что образ Ахматовой у Модильяни похож на «аллегорическую фигуру «Ночи» на крышке саркофага Джулиано Медичи, этот едва ли не самый значительный и таинственный из женских образов Микеланджело»[17].

В целом же портрет Ахматовой – это вневременной образ поэта, «прислушивающегося к своему внутреннему голосу.

Так дремлет мраморная «Ночь» на флорентийском саркофаге. Она дремлет, но это полусон ясновидящей»[18].

Эта заметочка Харджиева очень понравилась Ахматовой: всё было сдержанно и возвышенно.

Искусство «волшебной палочки», о котором говорил А. Модильяни, продолжил и по-своему воплотил в своих знаменитых портретах Ю. П. Анненков. Он создал два портрета Ахматовой. Вот что сам художник рассказывает о работе над ними: «Печальная красавица, казавшаяся скромной отшельницей, наряженной в модное платье светской красавицы. Я сделал с Ахматовой в 1921 году два портретных наброска: один – пером, другой – в красках, гуашью»[19].

Оба эти портрета, говоря словами писателя Е. И. Замятина, можно назвать «портретами бровей Ахматовой». «От них – как от облака – лёгкие, тяжёлые тени по лицу, в них – столько утрат. Они как ключ к музыкальной пьесе: поставлен этот ключ – и слышишь, что говорят глаза, траур волос, чёрные чётки на гребнях»[20]. В этих портретах тот же вневременной синтетический образ поэта, в котором отражается не только биография конкретного человека, но и биография эпохи.

Облик Ахматовой, одухотворённый, сдержанный, с оттенком трагичности, привлекал художников. Как счастливы были те, кто имел возможность писать её портрет. Вот строки из дневника Ольги Кардовской: «Я любовалась красивыми линиями и овалом лица Ахматовой… А она, лёжа на своём диване, не сводила глаз с зеркала, которое стоит перед диваном, и на себя смотрела влюблёнными глазами. А художникам она всё же доставляет радость любования – и за то спасибо!»[21]

Многие известные художники испытали эту «радость любования». Однако далеко не все…

Но однажды Анна Ахматова сама настояла на том, чтобы писали её портрет. И обратилась она не к знаменитому художнику, да и не к художнику вовсе, а ещё только ученику, постигающему мастерство живописца. Это был молодой Алексей Баталов, который в то время брал уроки у известного художника и педагога Р. Р. Фалька. Не хватало времени, не хватало уверенности в себе, терзали сомнения по поводу нужности этих занятий. В этот момент Ахматова и обратилась к нему с просьбой написать её портрет. Как это было, Алексей Баталов рассказывает в своей книге «Судьба и ремесло»:

«…Анна Андреевна спросила меня, как идут занятия у Фалька… Я стал рассказывать ей о своих сомнениях и трудностях, видимо, более стараясь уверить и утвердить себя, чем описать истинное положение дел… Анна Андреевна долго молчала, а потом без тени иронии вдруг сказала:

– Жаль. Я хотела предложить вам попробовать сделать мой портрет…

Я остолбенел от неожиданности и головокружительной крутизны поворота всех моих намерений, рассуждений, жалоб… Легко представить себе, какое действие произвела на меня эта фраза, если учесть, что, написав от силы пять или шесть портретов друзей и родственников, я знал о том, как давно Фальк мечтает пополнить свою галерею портретом Ахматовой, я видел, как старик Фаворский делал карандашные наброски её головы, наконец, я собственными руками прибивал в спальне Анны Андреевны строго окантованный рисунок Модильяни… я стоял посреди комнаты, там, где меня застали её слова.

– Мне кажется, – продолжала после мёртвой паузы Ахматова, – вам удаются лица. Это было в 1952 году. С той поры я больше никогда не писал портреты. Но время, когда я выполнял этот заказ, те дни и часы… остались в душе как самая высокая награда за все мои старания и стремления проникнуть в тайны изобразительных искусств»[22].

вернуться

8

Мандельштам О. Э. И ты, Москва, сестра моя, легка… С. 84.

вернуться

9

Гумилёв Н. С. Сочинения: В 3 т. М.: Художественная литература, 1991. Т. 1.С. 130.

вернуться

10

Цветаева М. И. Поклонись Москве…: Поэзия. Проза. Дневники. Письма. М.: Московский рабочий, 1989. С. 88.

вернуться

11

Там же. С. 84.

вернуться

12

Первая антология посвящений А. А. Ахматовой, составленная искусствоведом и литературоведом Э. Ф. Голлербахом, была издана в 1925 г. и включала 20 стихотворений.

вернуться

13

Носик Б. М. Анна и Амедео. История тайной любви Ахматовой и Модильяни, или Рисунок в интерьере (Документальная повесть). М.: ОАО Издательство «Радуга», 1997. С. 170.

вернуться

14

Там же. С. 67.

вернуться

15

Там же. С. 66–67.

вернуться

16

Цит. по: Филатова Л. Судьба художника // Календарь «В мире прекрасного». 1984. 16–30 ноября.

вернуться

17

Харджиев Н. О рисунке А. Модильяни // Ахматова А. А. Сочинения: В 2 т. М.: Панорама, 1990. Т. 2. С. 234.

вернуться

18

Там же.

вернуться

19

Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 114.

вернуться

20

Замятин Е. И О синтетизме // Анненков Ю. П. Дневник моих встреч. Т. 1. С. 14.

вернуться

21

Кардовская Е. Д. Неизвестный портрет А. Ахматовой. М.: Сов. художник, 1984. С. 330.

вернуться

22

Цит. по: День поэзии. М.: Советский писатель, 1989. С. 6–7.

6
{"b":"672089","o":1}