– Моя невеста.
– Вот дура-то! – выпалила девушка. – Ну… извини…
– Ничего, – ровным тоном ответил он. – Она больше не невеста мне. Разорвала помолвку, когда узнала, что со мной случилось.
– Ты ее любил? – тихо спросила Литта.
– Не знаю, – равнодушно ответил Фальк, глядя в небо. – Думал, что люблю. Но все равно было очень больно. Тогда. Я надеялся, что она…
Он замолчал.
Девушка погладила его по плечу.
– А потом я узнал, как это – любить по-настоящему, – добавил он. – Но уже слишком поздно…
– Вот дурак-человек! Чего тебе поздно-то? – подскочила Литта. – Тебе тридцать едва сравнялось, еще успеешь налетаться! Пойдем! Давай, вставай, а то силой потащу! Голова не болит, не кружится? А то тут солнышко такое…
– Да не болит у меня ничего! – Фальк встал. – Нечему уже.
Он лгал: у него нестерпимо болело сердце, потому что Литта была невероятно хороша на этом самом солнце.
– Прадеду было хуже, – серьезно сказала она. – Он не мог летать, и то выдюжил! А ты можешь! Распустил сопли, инструктор, называется… А ну встряхнись и полетим дальше!
– Горючего не хватит, – мрачно сказал Фальк.
– Дозаправимся, – фыркнула Литта.
– Где? В горах?
– Узнаешь, – сказала она загадочно. – Хотя нет. Пока рано. Ты совсем никакой, так что давай-ка на базу…
– Ну так заводи, – спокойно сказал он. – Что тянешь?
– Резину, – хмыкнула Литта. – Ну-ка, от винта!
* * *
Они не разговаривали почти две недели. Не о чем было, разве что по службе. «Привет, пришли механика, пятый номер проверить надо, мотор барахлит. Сегодня моя смена… Скажи в столовой, еще раз тухлятину приготовят, сами все сожрут, я прослежу! Курсант такой-то совсем негоден, надо отчислять или переводить во вспомогательные службы…»
Фальк не знал, что ему делать. Разговаривать с женщинами он не умел, только как с сослуживицами, вот и с невестой тогда… Он всякий раз хотел напиться, как вспоминал ту беседу. Слава Создателю, не лицом к лицу, по телефону, он еще был в госпитале, решил позвонить и сказать, что жив и относительно здоров…
Выяснилось, что она уже в курсе, видимо, его родственники сообщили, ему-то было не до писем. Только он еще об этом не знал.
– Дина, слышишь меня? – спросил он в трубку, тяжело опираясь на костыли, стоять ему еще было трудно. – Как ты там?
– Как обычно, – отозвалась она и вдруг спохватилась: – Фальк, это ты? Где ты?
– В госпитале, – усмехнулся он. – Но раз звоню, значит, жив и могу передвигаться, верно?
– В инвалидной коляске? – спросила Дина, и Фальк чуть не выронил трубку.
– Пока на костылях, – сказал он. – Там видно будет. А кто тебе сказал, что я покалечился?
– Твоя мать, – ответила она. – Ты перестал писать, и я к ней зашла, спросила, в чем дело. Она сказала, что ты разбился… Правда, не насмерть.
«Лучше бы насмерть», – подумал тогда Фальк.
– Извини, я не мог написать, лежал без сознания, – сказал он через силу.
– Я понимаю.
– Дина, меня не изуродовало, – сказал Фальк зачем-то, хотя уже понимал, к чему идет дело. – Я все такой же…
– Только безногий, да? – произнесла она, и он молча повесил трубку.
С тех пор он с ней не разговаривал. Пилюли, правда, начал копить попозже, пока он без них обойтись не мог, боли случались невыносимые. Потом это сошло на нет, но Фальк продолжал симулировать: он знал, что жить ему незачем, и мечтал только о покое. А Литта взяла и раздавила его мечту…
– Слушаю, – ответил он на вызов. – Инспекция? Разумеется, мы готовы принять проверку в любой момент. Да, я сообщу начальнику. Всего доброго.
Проверок еще только не хватало, подумал он и связался с начальником училища. Тот новостям тоже не обрадовался, от таких визитов хорошего не жди…
– Фальк, ты бы убрал свой фанероплан подальше, – попросил он. – А то ведь начнется: средства разбазарили, на этажерках летаете, сам знаешь.
– А я на чем полечу, если потребуют продемонстрировать класс? – нахмурился тот.
– У Литты возьмешь. Ее саму, кстати, тоже лучше убрать куда-нибудь. Вот, кстати! – оживился начальник. – Поменяйтесь, пусть она на твоем старике полетает по округе, проветрится. Вряд ли эти типы тут надолго задержатся!
– Она своего мальчика не отдаст, – мрачно сказал Фальк. – И я на нем ни разу не летал, если попросят что-то показать, как вы говорите, могу и опозориться. Сами понимаете…
– Да что ж вы за наказание такое? – вздохнул тот. – Вечно препираетесь с начальством, хамите, на курсантов орете…
– Я никогда не позволяю себе кричать на курсантов, – сдержанно заметил Фальк.
– Я обобщил, Литта вон как раз не стесняется. Сегодня с утра механиков распекала, я думал, штаб обрушится, – хмыкнул начальник. – Ладно, что с вами поделаешь… Иди. Предупреди ребят, чтобы все было начищено, надраено и подметено. Хотя лучше аэропланы сам проверь, а на воспитательную работу я Литту направлю, она убедительнее. Кстати, что у вас с ней?
– А что у нас с ней? – не понял тот.
– Да смотрю, вы не разговариваете даже.
– О чем нам разговаривать, кроме как по делу? – упорно прикидывался непонимающим Фальк.
– Дурдом, а я в нем главный, – сказал начальник в потолок. – Иди, не тяни время. И Литту ко мне пришли, я ее тоже… проинструктирую.
– Так точно, – кивнул Фальк и вышел.
Неужто со стороны так заметно, что они с Литтой и впрямь перестали общаться больше необходимого? Еще не хватало…
Он поймал первого попавшегося курсанта и велел:
– Найди Литту и скажи, чтобы срочно явилась к начальнику. И пусть не отмазывается, к нам инспекция едет.
– Бегу! – отозвался мальчишка и унесся со всех ног.
Фальк же пошел к аэропланам: нужно было проверить все от и до, чтобы не опозориться. А машины-то сплошь потрепанные, заслуженные, многие – списанные из армии после повреждений, восстановленные, с неродными запчастями, словом, катастрофа…
– Ты что такой нерадостный? – спросила Литта, по обыкновению неслышно подкравшись сзади, когда он ковырялся в моторе.
– Догадайся.
– Боишься, что тебя совсем спишут?
– И меня, и мой летучий чемодан, по твоему меткому определению.
– Вряд ли, – Литта заглянула ему через плечо. – Дай подержу, тебе ж неудобно… Вот тут еще подтяни, ага! Да отодвинься ты! Куда лезешь, у тебя туда рука не пройдет, а пройдет, так застрянет, как мы тебя выпиливать будем?
– Руку отрежем, – мрачно ответил он. – Одной больше, одной меньше, я уже привык…
– Фальк, я тебе сейчас врежу монтировкой, – совершенно серьезно сказала девушка, поигрывая инструментом. – Вразумления ради. Если ты с таким настроением появишься перед инспекцией, ничего хорошего точно не жди! Ты ж не взлетишь, а взлетишь, так будешь ковыряться, как салага последний! Что ты переживаешь раньше времени? Как говорит моя прабабушка, – добавила она, от души долбанув помянутой монтировкой по неподатливой детали, – проблемы надо решать по мере их поступления. Ну-ка, глянь…
– Порядок, – оценил он.
– Тогда пошли мыться и обедать. И хватит от меня шарахаться, не буду я к тебе приставать, раз ты такой… – Литта не стала уточнять, какой именно, но Фальк понял. – Уже вон начальник спрашивает, что за кошка между нами пробежала!
– Тебя тоже спросил? – спросил он, оттирая руки ветошью.
– Ну так… А потом еще велел не хулиганить перед инспекцией. Когда это я хулиганила? – с искренним удивлением поинтересовалась она.
– Всегда, – честно ответил он. – Пойдем.
– Мир? – серьезно спросила Литта. – Я не шучу, Фальк. Мне без тебя скучно. Если ты ни о чем этаком и думать не желаешь, пусть его, дело твое, но такого друга и такого ведущего я терять не хочу.
Фальк не нашелся с ответом, никогда не был силен в суесловии.
– Мир, – сказал он наконец. – Мне тоже без тебя скучно. Хотя ведомая ты отвратительная.
– Тогда пошли жрать, – весело ответила она и хлопнула его по спине, наверняка оставив масляное пятно на комбинезоне. Спасибо, не монтировкой огрела, с нее бы сталось… – Я голодная!
