Латвийская ССР, Дубалты
До востребования (на штемпеле 11.8.52)
(Открытка c фотографией здания в Гагре. На ступеньках пририсована женская фигурка, в небе – солнце с нахмуренными бровями. Надпись: «Ce moi! Mais – sans vous». «Это я! Но – без вас».)
«Витенька, здравствуйте, голубчик!
Пишу вам в совсем пьяном виде – буквально! Только что пришла из “17-го”, где провожали сегодня двух из АОН[16] – Пашу Семагину, секретаря партбюро кафедры, и Тоню (не знаю фамилии), с кафедры логики и психологии. Я тут с ними всё время была вместе, купались, на лодке катались, показали они мне “17-ый” со всех сторон. Сегодня осушили втроём литровую бутыль Кахетинского, потом пропели десяток песен на солярии – наверху, рядом с биллиардной, помните, наверное – оттуда чудесно видно все Гагры, – а потом как раз были танцы на площадке, где кино. Отправились туда, “оторвали” все бальные танцы, получилось здорово! Наши девушки из “Совмина” тоже пошли, развеселились, и все дали обет на следующий год ехать только в “17-ый”, так и культурнику поклялись – он был очень доволен, сплясал с нами русскую.
Вот, пишет вам пьяная баба, даже буквы-то все вкось идут… Ничего, зато без туманов, что на уме, то и на языке!
В “17-ом” я была уже много раз, там чудесно, и всякий раз думаю о вас – кажется, хотя и глупо, вдруг вас увижу, вдруг сейчас пройдёте по коридору, или перед входом, где скамейки вокруг пальмы… Ведь ходили вы там, верно? Давно?.. Когда?.. С кем?.. Веселы были или печальны? Это всё не важно!.. Важно то, что ещё пройдем мы с вами там вместе когда-нибудь, везде-везде, и по набережной, и по чинаровой аллее парка; и под грибом в виде зонтика, который в парке, посидим, – помните, какой странный резонанс там, как эхо; и обязательно выйдем на солярий, посмотрим на море оттуда, и что-нибудь морское пропоём, очень уж хорошо там, прелесть! Да, потом на волейбольной площадке надо сыграть, потом, вечером в кино – тоже чудно, над головой звезды, свежий воздух; а можно там же и потанцевать под аккордеон, скамейки убрать – и, пожалуйста! Видите, как далеко расходится фантазия под впечатлением только дома, места, где вы бывали, жили, и где вам нравилось.
Ну, так; ладно.
Живу я тут ничего, неплохо. Погода неважная, хочу вернуться домой 10-го. Много у меня там возни разной, займусь ею до начала занятий. Тут славный народ есть, новые знакомства у меня завелись, расскажу вам в Москве. У нас чисто женский монастырь, одни женщины почти что. И все скучают, хотя не показывают виду, – смешно! Надо удирать отсюда.
Впервые мне трудно на юге от жары, чувствую себя, временами, неважно. Слишком душно, так и жаждешь свежего дуновения. Никогда не думала, что смогу на юге скучать по северу – нечто новое появилось в характере. Действительно, надо ездить сюда позже, сейчас страшно жаркое время, просто трудно. Вот вам и южанка!..
Витя, Витя, милый Виктор Сергеич!.. Милый, милый Виктор Сергеич!..
Очень хочу вас видеть; надо вам ещё много-много рассказать, – я тут только сообразила, как много ещё вы не знаете. Ну, жму вашу руку.
Ваша Катя.
1 августа».
Латвийская ССР, Дубалты
До востребования
«6 августа
Страшно обрадовалась я вашему письму, Витенька! Чудесные зайчишки со своими песочными petpetuum mobile![17] Я вижу по “пастельным тонам” вашего письма, что вам там очень нравится – и страшно завидую. Ежедневное поджаривание пяток оказалось мучительным для меня в этом году – чёрт знает, старею уже, наверное!.. Об акваплане не может быть и речи, так как меня укачало даже на простой шлюпке, на которой собрались один-единственный раз.
Страшно душно здесь. В теннис или волейбол сыграла по одному разу и отказалась от них – ночью потом задыхалась, как рыба на песке. День проходит главным образом в лежании, чтобы сберечь остаток сил на борьбу с духотой – после завтрака лежу на пляже, как на сковородке; после обеда лежу на балконе, как в духовке; после чая полулежу вновь на пляже (это единственное время, когда можно дышать) и после ужина вновь укладываюсь на балконе. От такой жизни страшно разжирела, а кроме того, стала как негатив: лицо чёрное, а волосы выцвели. Предупреждаю вас нарочно заранее, чтобы вы не шарахнулись от меня при встрече в Москве – это меня огорчило бы… Дом отдыха свой мы окрестили “Пансионатом Небесных Ласточек”, ибо у нас из 22-х человек только 5 мужчин, а в остальной массе преобладают молодые студентки, изнывающие от такого неудачного состава. Тем не менее, мы веселимся, как можем. Ходили на танцы в “17-ый” и в “Украину”, вечером ходим по гагринскому парку, заняв всю ширину аллеи, и горланим песни. Со скамеек несутся реплики: “Женский монастырь на прогулке!”, “Во, женский самодеятельный коллектив идёт!”. Так что мне очень приятно было узнать, что на Балтийском море тоже сохранились ещё монастыри.
Среди отдыхающих тут есть очень симпатичный народ; с одной молодой женщиной я подружилась. Она прокурор, умница, веселая певунья и плясунья, очень красивая по-настоящему, сложена как Афродита – и ещё куча хороших качеств у неё. Вот уже раза три мы с ней вечером распивали по бутылочке “букета Абхазии” или Кахетинского – она знает в этом толк, так что мы сразу нашли пути к сердцу друг друга. Правда, после всего этого уже совсем делается невозможно ни дышать, ни спать. Есть тут ещё хорошие девушки; я стала, к своему удивлению, легко знакомиться с людьми, – вообще, товарищ меняется прямо на глазах, мечтает о севере, чёрт знает что! Правда, о прохладе Подмосковья я мечтаю как об отдыхе, необходимость которого чувствуется всё яснее, отдыхе от слишком яркого блеска воды, слишком тёмной зелени, слишком горячего воздуха, сладкого как сироп. Писать тут невозможно (хотя краски со мной) так как я всё время на народе, уединиться некуда, да и в такой духоте вообще перестаёшь различать краски и тона. Однако кино-бред перевожу успешно. Нас с Лидой (прокурором) объединяют занятия, – она готовится к экзаменам в аспирантуру, мы в послеобеденные часы занимаемся вместе на пляже и на нас смотрят все как на рехнувшихся, особенно из-за моей страшной книжки. Она всё-таки трудная, больше страницы в час никак нейдет; переведено предисловие, которое содержит манифест и credo[18] автора, а сейчас делаю послесловие, так как там повторяются выводы из каждой главы; потом вы сможете сами определить, какая из глав потребуется вам целиком. Мне кажется, что больше одной-двух не нужно, там много чепухи, от которой я всякий раз краснею, когда пишу. Книжек никаких больше не читаю, не хватает умственных сил. В Москве буду 12-го. Получила чудесное письмо от Оськи – писано чернилами, а Катькина пятерня обведена карандашом и приписки от моих старух обеих – ужасно растрогалась! Ну, до скорой встречи, милый “пастельный” Витенька!
Ваша Катя».
В этом единственном из публикуемых писем есть свидетельство того, что Светлана занималась живописью: «Писать тут невозможно (хотя краски со мной) так как я всё время на народе, уединиться некуда, да и в такой духоте вообще перестаёшь различать краски и тона». В написанных Светланой книгах упоминания о её дружбе с кистями и красками не встречались. Вероятнее всего, из-за кочевой жизни набросков или картин, нарисованных для себя, не сохранилось. Быть может, эта вскользь оброненная в письме фраза поможет найти хотя бы некоторые из её работ?
Документальное свидетельство об увлечении живописью стоит в одном ряду с малоизвестным и пока неподтверждённым фактом занятия Светланой музыкой. Якобы в послевоенные годы по просьбе отца уроки игры на фортепиано ей давал великий пианист Эмиль Григорьевич Гилельс. Такие занятия были вполне реальными, тем более что Сталин высоко ценил талант всемирно известного мастера и был знаком с ним не понаслышке. Участие в концертах в Кремле во время хрущёвской борьбы с «культом личности» (и позже) ставили пианисту в укор как «любимчику» вождя. О том, как Э.Г. Гилельс «пользовался» любовью Сталина, по-моему, красноречиво говорит отрывок из добротной книги профессора Российской академии музыки имени Гнесиных Г.Б. Гордона:
