Такая вот она, гоголевская статья «Женщина». Да, находясь в ряду предыдущих гоголевских текстов (и тех, что были изложены в письмах, и тех, что составили «идиллию» о Ганце), статья высокопарна, наивна, она пенится, как шампанское, выдавая юношескую горячность автора и его трогательные переживания. Но она удивительна, как всё гоголевское.

Однако большинство читателей (особенно нынешних) способны будут отнестись с ней как к чему-то совсем нетипичному в ряду гоголевских образов и тем. Некоторая часть читателей, в том числе и тех, которые любят и ценят Гоголя, просто не знают или не помнят этот текст и эту «вспышку» гоголевских эмоций. С другой стороны, часть весьма знающих гоголеведов, тех, которые, разумеется, не раз замечали эти «горячечные» строчки и наверняка помнят их, отчего-то игнорируют или пропускают здесь многое из весьма важного для понимания гоголевского психологического портрета, да и достоверного биографического образа Николая Васильевича.

А это одна из красок на гоголевском портрете, это деталь. Неважных деталей не бывает, хотя бывают несущественные. Так вот первое произведение Гоголя, опубликованное под его настоящим именем, – явление весьма существенное.

И вот он, вот же он – юный Гоголь! Он кричит, трогательно и эмоционально восклицает устами своих героев: «Зевс, ты создал женщину!», «Нет! никогда сама царица любви не была так прекрасна…».

Первое заграничное путешествие Гоголя пронеслось как смутный сон. Сознание Гоголя было занято совсем не тем, что способно настроить путешественника на приятный променад или увлекательный тур, но всё же тот «терапевтический эффект», о котором мы говорили выше, имел место, он сыграл положенную роль. Пробыв в Германии последние недели лета и первые недели осени 1829 г., Гоголь спешит обратно – в Петербург, чтобы начать всё заново, с чистого листа.

Перед отъездом за границу Гоголь квартировал с Прокоповичем. Они не вели в отсутствие Гоголя переписки, и Прокопович воображал его странствующим бог знает где. Какого же было его удивление, когда, возвращаясь однажды вечером (22 сентября) от знакомого, он встретил Якима, идущего с салфеткой к булочнику, и узнал, что у них «есть гости»! Когда он вошел в комнату, Гоголь сидел, облокотясь на стол и закрыв лицо руками. Расспрашивать как и что было бы напрасно, и таким образом обстоятельства, сопровождавшие фантастическое путешествие, как и многое в жизни Гоголя, остались для него тайною [77].

Не менее удивлен был и Данилевский, когда он, входя к Прокоповичу, услышал звуки хорошо знакомого голоса. Хотя, по собственным словам его, он совершенно не верил в серьезность плана, составленного Гоголем, и предвидел его скорое возвращение, но всё-таки никак не ожидал, что это случится так быстро [78].

Вернувшись из заморской поездки, Гоголь в самом деле сумел совладать с нахлынувшими было страстями, приключившимися от неудач, иллюзий и банального незнания жизни, которое и не могло быть доступно вчерашнему гимназисту.

Да, юному поэту было горько, но, проветрившись на балтийских ветрах, он наконец находит в себе силу, чтобы, повзрослев оставить в прошлом период бурь и страстей. Гоголь теперь многое готов отдать, только бы не ввергнуться снова в те состояния, что толкнули его к импульсивному поступку. Не исключено, что юный Николай Васильевич рассудил себя даже строже, чем следовало, и зарёкся от иных увлечений даже более рьяно, чем стоило, а может, и нет – кто знает? Однако с середины осени 1829 г. жизнь Гоголя меняется резко, меняется качественно, Гоголь берётся за ум, всерьёз берётся, закусив удила.

Как вы наверняка помните из предыдущей главы, первая попытка Николая Васильевича поступить на службу не увенчалась успехом, поскольку надежда на протекцию Кутузова подвела, и вот теперь, перед тем как совершить следующую попытку устроиться в какой-нибудь департамент или комитет, Гоголь решает попытать судьбу на театральном поприще.

Однако судьба снова решила проявить свою жестокость. П.А. Кулиш так описывает данный момент: «Успехи Гоголя на гимназической сцене внушали ему надежду, что здесь он будет в своей стихии. Он изъявил желание вступить в число актеров и подвергнуться испытанию. Игру его забраковали начисто, и я не знаю, приписать ли это робости молодого человека, не видавшего света. Как бы то ни было, но Гоголь должен был отказаться от театра после первой неудачной репетиции. Проба комического его таланта происходила в кабинете директора театров, князя С.С. Гагарина, в присутствии актеров В.А. Каратыгина и Брянского» [79].

Трудно сказать, насколько тяжело Гоголь пережил очередную неудачу, однако уделять время оплакиванию очередной несбывшейся мечты Николай Васильевич не стал, он продолжил активно действовать.

Известно письмо Гоголя от 27 октября 1829 г., адресованное матери, в котором он сообщает, что надеется в скором времени определиться на службу. И вот уже в конце октября, быть может, в этот же самый день, наш юный поэт, решившись действовать смело, подаёт прошение об определении на службу на имя министра внутренних дел [80].

Судьба, посылавшая Гоголю положенную сумму тяжких испытаний провальными неудачами, решает теперь, как видно, перейти к новым видам испытательных проверок, которые окажутся, быть может, уже менее тяжкими и более способствующими гоголевскому продвижению к настоящей цели. Так или иначе, но 15 ноября 1829 г. на прошении Гоголя появляется резолюция о зачислении его на испытание в Департамент государственного хозяйства и публичных зданий [81].

С этого времени жизнь Гоголя входит в берега, хотя на новой службе поэта ждёт предсказуемое и досадное испытание – скука и бессмысленность бумажной волокиты. Однако здесь он пробудет только до 25 февраля следующего года, отдышавшись немного от предыдущей бури и окончательно отыскав в себе твёрдость для достижения намеченных рубежей.

Верный избранной тактике, Гоголь продолжал испытывать себя и на других поприщах. В том же самом письме к матери, в котором рассказывал о государственной службе, он сообщал, что регулярно бывает и в императорской Академии художеств. Приходит сюда три раза в неделю к пяти вечера и занимается часа два.

Гоголь сходится здесь со многими художниками, добивается их расположения. «По знакомству своему с художниками, и со многими даже знаменитыми, я имею возможность пользоваться средствами и выгодами, для многих недоступными. Не говоря уже об их таланте, я не могу не восхищаться их характером и обращением; что это за люди!» Гоголя восхищает в них то, что так редко встретишь у своего брата чиновника: «…об чинах и в помине нет, хотя некоторые из них статские и даже действительные советники». В том же 1830 г. в Академии художеств открывалась выставка произведений за три прошедших года. Гоголь не преминул побывать на выставке. «Это для жителей столицы другое гулянье, – сообщал он матери, – около тридцати огромных зал наполнены были каждый день». Особенность академической выставки 1830 г. в том, что «это был своеобразный триумф школы Венецианова» [82]. Здесь было выставлено пять работ самого мастера и 32 работы его учеников. Среди произведений последних – «Удящие рыбу из беседки» В.М. Аврорина, «Внутренность крестьянского двора» Беллера, «Беседка в Приютине» Васильева, «Внутренность крестьянского двора» девицы Раевской и т. д. [83].

А.Г. Венецианов. Автопортрет

Сверх творческих схождений у Гоголя и Венецианова были и сближающие их биографические обстоятельства. Алексей Гаврилович Венецианов (1780–1847) происходил из нежинских греков, из той самой шумной колонии, которую с любопытством, иронией и теплотой наблюдал Гоголь в бытность учеником Гимназии высших наук и в которой у него были приятели вроде Константина Базили. Переехав в Петербург, Венецианов учился у B.Л. Боровиковского, вместе с племянником которого Николай занимался у полтавского преподавателя Гаврилы Сорочинского. Художник был вхож в дом своего земляка – владельца Диканьки В.П. Кочубея и нарисовал его портрет в интерьере петербургского дома. Гоголь примерно в это же время – скорее всего, после выхода первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки» – тоже появится в апартаментах этого дома [84].