Латгардис вздрогнул, уловив в голосе друга глубоко запрятанную скорбь, которая до сих пор подтачивала его силы и сердце. И сжал кулаки – Рин был прав. Как, впрочем, и всегда.

Темнота, словно шелк, струится сквозь пальцы, ласковым зверьком скользя по плечам, заглядывает в золотые глаза провалом Бездны и мягко улыбается бархатом ночи. Латгардис приподнимает руку, оставляя за ней чуть светящийся след, вздыхает и опускается на одно колено, склоняя голову. Мазком пламени вспыхивают огненные волосы.

– Ты звала меня, Госпожа? – голос глух и тих, звуки вязнут во Тьме, насмешливо кружась вокруг императора, словно пленные птахи.

– Звала.

У Тьмы нет собственного голоса – она впитывает в себя самый незначительный и едва слышный звук, лениво подбирается к доверчивым сердцам и струйкой чернил проникает в душу. И сейчас Она говорит голосами сотен тысяч существ, сливающихся в один. Непостижимая и такая же непостоянная, как и темные воды озера Лаафер2.

Он приподнимает голову и видит, как прямо перед ним, словно разводы на зеркале, появляется дымная фигура, уплотняется и принимает облик девушки. Она всегда является к нему женщиной: иногда зрелой, поразительной в своей мудрости, а иногда – гибким котенком, беззаботным, игривым и тянущим за собой шлейф пряного запаха корицы. Как сейчас.

– Здравствуй, император, – она смеется над ним, колет словом и чуть отступает назад, заинтересованно наблюдая за реакцией.

Она всегда любила играть со смертными.

Латгардис лишь снова склоняет голову. Тьма разочарованно вздыхает, но в ее движениях, тягучих, словно патока, нет и следа грусти или недовольства. Она касается пальчиком его лица, заставляя посмотреть на себя. Император скользит взглядом по ее прекрасному лицу, минуя глаза – жуткие пасти первозданной Силы, жадные и безжалостные.

Девушка снова смеется, и в серебристом смехе слышится звон колокольчиков, качающихся на траурных повозках.

– Ты знаешь, зачем ты здесь? – короткое движение изящных рук – и на скуле набухает алая капля, драгоценным камешком скатившаяся вниз.

Не смотреть ей в глаза. Быть спокойным и покорным. Она любит играть – особенно с теми, кто забавен и глуп.

– Нет, – короткий ответ вязнет в темноте.

– Ты нужен моей сестре, – Тьма отступает и мягко улыбается.

– Сестре? – изумляется император, и темнота на мгновение расцвечивается яркими искрами эмоций.

И он отворачивается, прикрывая глаза, когда Тьма озаряется невыносимым, режущим и обжигающим Светом. Спустя мгновение боль исчезает, а вспышка сменяется таким же шелковым и мягким струящимся серебром, как и чернила Ночи.

Перед ним стоит еще одна девушка. Она как две капли воды похожа на свою сестру, но светится изнутри, а белые туманные одежды чуть заметно колышутся, словно под дуновением ветра.

Свет должен согревать и успокаивать, нести облегчение измученным душам, но Она жжется и причиняет ему боль, поэтому Латгардис отступает назад, пытаясь укрыться от всепроникающих лучей.

– Терпи, – Тьма оказывается рядом, накрывая его, как плащом, и жалящие змеи света путаются в ночном саване.

– Объясни ему, – Свет коротко кивает сестре.

Голос ее резок и звенит, словно сталь на морозе.

– Хаос входит в этот мир, – девушка в черном улыбнулась своему последователю. – И твоя задача – остановить его.

Латгардис молчит, внимая каждому слову. Он знает – нельзя перечить, нельзя отказываться от того, что требуют от тебя изначальные Силы.

– Они извратили все то, что я им дала! – Свет разгневана, и ее ярость причиняет еще большую боль. – Они предали меня, продав свои души Хаосу и прикрываясь лживым светом!

– «Когда реальный враг исчезает, сознание начинает губительную войну против иллюзорного, и это станет началом конца, который перевернет сущность Мира», – Тьма придвинулась ближе, прикрывая его от лучей, подобных клинкам. – Старый маг был безумен, но мы направляли его руку. Мы знали, что Хаос вскоре захочет добраться до тварного мира, разрушить то, что мы с таким трудом создали. Такова его сущность. И мы будем рядом, когда наше оружие обретет свою силу, нужную для того, чтобы сохранить пошатнувшееся равновесие.

– Оружие? – Император чувствует, как сознание ускользает, а тело перестает повиноваться.

– Ты – наше оружие, дурачок.

И сознание гаснет, оставляя на память лишь пряный запах корицы.

***

Вэриний беспокоился. И хотя, если взглянуть на повеселевшего императора, казалось, что поводов для тревоги нет, то на сердце у чуткого советника было весьма неспокойно.

Латгардиса, наконец-то, оставила хандра. Молодой Темный Властелин с удовольствием общался с поданными, находясь под прикрытием безобидной личины, и простодушные жители Темных Земель и не подозревали, что этот искренний парнишка – грозный император. Впрочем, недовольных внутренней политикой Латгардиса было исчезающее мало. Мужчины, женщины и даже дети – все были предельно честны с любопытным путешественником – сказывалась кровь Темных Властелинов. Латгардис всегда был убедителен и способен вызвать на откровения даже самого упертого и недоверчивого человека или нелюдя. Рину такое удавалось разве что только с помощью орудий пыток. Хотя, надо признать, молодой император не брезговал прибегать и к крайним мерам в тех же темницах. Иногда его кровожадность заставляла нервничать даже привыкшего ко многому амисто.

Особенно ярко она проявлялась в те несколько дней, предшествующих Сумеркам – дню, когда солнце и луна одновременно появлялись на небосводе, и день превращался в ночь. Император становился зол, раздражителен и агрессивен, замыкался в себе, не подпуская даже своего друга. В Сумерки же вообще удалялся в старое крыло замка – прежние апартаменты императорской семьи, где нынче царило полное запустение, – и запирал тяжелые двери.

Замок в эти моменты стонал и содрогался до основания: пол под ногами ощутимо потряхивало, витражные стекла жалобно звенели, от старого крыла волнами расползался удушливый жар, а все, находившиеся в замке, испытывали неподдельный и совершенно иррациональный ужас.

Рин понятия не имел, что происходило за закрытыми дверями. Да, он переживал за друга, но Латгардис появлялся на следующий день, целый и невредимый, в поднятом настроении и с улыбкой, блуждающей на тонких губах. Для амисто этого было достаточно, и он старался не лезть в те дела, куда ему настойчиво советовали не совать свой нос.

Таким он стал после того дня. Когда погибла Кэссия.

Эльф вздохнул. Забавная, веселая и невероятно шкодливая… младшая сестренка.

Тогда его послали заключить договор с Южными Островами, откуда в Темную Империю везли всевозможные ткани, пряности и зерно, которое южане продавали по низким и выгодным для обеих сторон ценам. Союз с островами давал возможность ввозить в Темную Империю необходимые товары из тех, что не производились в землях императора, по доступным для населения ценам. Благодаря разумной и осторожной политике страшные бунты, что охватывали не только Светлые, но и Темные земли в далекие времена, ушли в прошлое, и только в жутких рассказах, превратившихся в легенды, можно было услышать о том, как народ восставал против правителей.

Кровные родственники, особенно амисто, всегда чувствуют, когда погибает их родич. В тот момент, когда его скрутило судорогой, не давая двигаться, видеть и чувствовать, он понял, случилось. Договор так и не был заключен – он сорвался с места, прямо посреди переговоров, вызвав сначала недоумение, а потом и гнев Гильдии Купцов, рискуя навлечь на себя не только ярость отца, но и самого императора, под ведением которого находились все торговые договора. Но в тот момент он не думал ни о чем – ему было не страшно умирать, даже если разгневанный император осудит его. Потому что в этот миг он уже умер.