— Ты куда? — хрипло (и недовольно) выдаёт, когда Питер отстраняется от неё и тянется к прикроватной тумбочке.

— Ну, я за защиту.

— Я пью противозачаточные, — Мишель фыркает. — Борюсь с акне. Можешь не волноваться, я не забываю о приёме таблеток.

— Ответственность не должна лежать лишь на девушке.

— Паркер, я тебя сейчас ударю.

— Хорошо, — он начинает смеяться, возвращаясь к Мишель. — Тогда я тебя…

— Нет, если будешь продолжать в таком же духе, то тебе ничего не светит.

— Я сомневаюсь, — глаза Питера блестят, и Мишель ловит себя на мысли, что любуется им. Да уж, видимо, совсем им «Эйфория» в голову ударила, раз они ведут идиотскую беседу про предохранение (нет, вопрос важный, но Джонс кажется, что это звучит абсурдно), смеются, да ещё и появившаяся в голосе у Паркера уверенность прибавляют ситуации ещё большую абсурдность.

— Не светит. И проверять не сове…

Она взвизгивает, когда он подминает её под себя и упирается ладонями в матрас по обе стороны от её лица. Волосы падают Питеру на лицо, и Мишель невероятно сильно хочется его поцеловать. Она приподнимается, убирает вылезшие пряди ему за уши и целует.

— Не стоило брать напиток из рук Натаниэля.

— Определённо.

— Мне так хочется…

— Я знаю. Мне тоже.

Эй-фо-ри-я.

Именно это чувствует Мишель, когда они оказываются кожей к коже, когда Питер медленно входит в неё; когда они неотрывно смотрят другу в глаза. Питер сдерживается, даёт ей время привыкнуть к новым, неизвестным ранее ощущениям, не хочет сделать ей больно (жизнь и так сделала ей больно), но у Джонс, кажется, другие планы. Она хватается за его шею, приподнимается от постели и шепчет на ухо, дополняя всё милой улыбкой:

— Будешь продолжать в том же духе, всей школе расскажу, что ты черепаха, Паркер.

— Питер. Меня зовут Питер.

— Я запомню, если мне понравится.

Когда она в эйфории произносит его имя, Питер позволяет себе улыбнуться и впервые за долгое время — искренне.

***

— Да пошёл ты!

— Собирайте шмотки и проваливайте! Родаки приезжают через три часа, а вы валяетесь в их спальне! Помогайте прибираться, либо не мешайтесь и убирайтесь отсюда!

Мишель взъерошивает волосы и прижимает к груди куртку, пока Питер подхватывает их обувь и заверяет, что они, пожалуй, уберутся. Обуваются они уже на улице, щурясь от восходящего солнца.

— Позавтракать бы, — тянет Питер, пока Мишель рядом смотрит на осыпавшиеся с век блёстки на своих щеках и пытается хоть немного их оттереть. Вздохнув, она решает заняться этим позже и, повернув голову, говорит:

— Здесь неподалёку есть закусочная. Недорого и очень вкусно. Идём?

Питер кивает. Мишель кутается в куртку, делится мятной жевательной резинкой, завалявшейся в кармане. Паркер, заметив, как она ёжится, отдаёт ей свою куртку, пресекая любые попытки Джонс вернуть её.

В закусочной они — единственные клиенты, поэтому могут выбрать любой столик, угодный душе. Мишель выбирает возле окна, садится, не оставляя никакого выбора, и Питеру остаётся лишь подчиниться. Они заказывают два кофе, гамбургер и, переглянувшись, берут ещё и большую яичницу, посыпанную зелёным луком.

— У нас, наверное, у обоих жизнь пошла по наклонной, раз мы проводим время на сомнительных вечеринках, целуемся с незнакомыми и пьём, чтобы забыться, — философски произносит Мишель, когда им приносят их заказ.

— Ты ещё кое-что забыла.

— Что?

— Спим друг с другом, — уточняет Питер, насыпая сахар в свой стакан. Она пожимает плечами.

— Что ж, верно.

— И пусть это было всего лишь один раз.

— Надеюсь, больше этого не повторится.

— Не понравилось?

— Питер, я тебя сейчас ударю, и мне за этого ничего не будет, — она мрачнеет. — Не дело это — спать с человеком в таком состоянии. Мне кажется, в этом напитке было экстази. Нужно будет что-то с этим делать.

— Да, а скольких людей он мог споить, — соглашается с ней Питер. — Мы, наверное, ещё «легко» отделались. Кто знает, что могло бы быть. Может, вообще бы магазин завалились грабить.

Мишель впервые за утро улыбается и прищуривается.

— Для тебя лучше провести ночь со мной, чем грабить магазин?

Питер пытается пнуть её под столом, но Джонс уворачивается.

— Ладно-ладно. Скажи мне, что же произошло в твоей жизни, раз ты докатился до такого?

— Смерть Тони, моего…

— Я знаю. Ты что-нибудь пытался с этим делать, чтобы, прости, жить дальше?

— Мэй пыталась. Записала меня на курсы мистера Роджерса, а зачем? Да, я не спорю, что он много кого терял, но он остался с мисс Романофф. Она живая, тёплая, он может к ней прикасаться. Она поправится и будет жить дальше. Его лучший друг тоже жив и в порядке. И это здорово, но не ему вещать о потерях.

— И не поспоришь.

— А что произошло у тебя?

— Папа умер, когда началась вся эта заварушка с Таносом. Работа. Смертельный выстрел, когда занимался эвакуацией жителей. До последнего всем помогал, как же это на него похоже. Я бы, может, не занималась всем этим, если бы не появление мамы, возомнившей, что она имеет на меня такие же права, как и папа. Но, слава богу, опекать она меня будет только до совершеннолетия, дальше, надеюсь, наши пути разойдутся.

— Звучит эгоистично.

— Не тебя меня судить, о’кей? — она хочет разозлиться, но не может — устала. Чертовски устала. — Я понимаю, как это звучит, но ничего не могу с собой поделать. Обида вот здесь стоит, — проводит ладонью по горлу.

— Тогда нам надо с этим что-то делать. Со всем этим.

— И что ты предлагаешь, умник?

— Через месяц будет очередная вечеринка. Предлагаю попытаться изменить своё поведение и отношение к близким людям. Если мы хоть немного почувствуем себя лучше, то не появимся на этой вечеринке, а встретимся, например, в этой закусочной. Я угощу тебя, чем захочешь, — на этих словах Мишель улыбается. — Если же нас устраивает напиваться и оставлять печень на вечеринках, то в закусочной нас не будет. Идёт?

— Идёт.

Они пожимают друг другу руки.

***

Мэй с опаской наблюдает, как Питер причесывается, а затем направляется к полке с обувью.

— Ты на вечеринку? — интересуется она. Питер поворачивает голову и улыбается.

— Надеюсь, что нет.

— А куда?

— У меня, кажется, свидание.

— И с кем?

— Мишель. У неё кудрявые волосы и красивые глаза. Все в блёстках.

— Сюда лучше красные кеды, — шмыгнув носом, произносит Мэй. Питер, поднявшись на ноги, заключает тётю в объятия.

— Прости, что несколько месяцев мотал тебе нервы. Я очень люблю тебя и не хочу потерять. Прости. Теперь всё будет иначе, обещаю.

— Ничего, я всё понимаю, — она крепко обнимает его и зажмуривается. — Это тяжело, Питер.

— Но у меня есть ты.

— Но у тебя есть я, — подтверждает Мэй, — и всегда буду.

***

Мишель красит губы персиковой помадой и поправляет прядь волос, что так и норовит выскочить из причёски. Сара за её спиной вздыхает:

— Ты опять уходишь на вечеринку? И где мне тебя искать на этот раз?

— Нет, не угадала. Я иду на свидание, — Мишель оборачивается. — В закусочную недалёко от нашего дома. Туда, где папа впервые увидел тебя.

— Правда? Хочешь, я потом тебя встречу? Зайдём в супермаркет, купим чего-нибудь, посмотрим фильм… Да без разницы, что посмотрим.

Мишель молчит, и Саре кажется, что она вновь швырнёт в неё парочкой язвительных слов в лучшем случае, а в худшем — промолчит и посмотрим ледяным взглядом. Но вместо этого дочь неуверенно произносит:

— Было бы здорово, мама.

И бросается к ней, хватаясь за плечи и утыкаясь лицом в грудь. Женщина прижимает к себе дочь, словно хочет укрыть от всех бед мира, пока Мишель давится слезами и словами:

— Пожалуйста, прости меня и не оставляй. Мам, пожалуйста, я хочу, чтобы ты осталась. Осталась после моего совершеннолетия, я хочу…

— Я останусь. Обещаю. Хватит с нас потерь.

***

Питер нервничает, смотря на часы на левой руке. Мишель опаздывает на пятнадцать минут, и ему кажется, что она не придёт. Да и с чего он взял, что она появится? Всё, что они творили, было под действием «Эйфории», утром, может, эффект сохранился, раз она согласилась встретиться с ним?