В 1947 г. отец женился на капитанской дочке Марии Алексеевне Плешаковой, студентке филологического факультета Львовского университета, которая в октябре 1949 г. родила меня, Александра Ивановича. Отучившись на факультете психологии МГУ имени М. В. Ломоносова, в 1975 г. я там же защитил кандидатскую, а в 1988 г. – докторскую диссертацию на тему «Психологические основы интеграции коллектива». По материалам кандидатской опубликованы «Проблемы групповой сплоченности» (М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. 128 с.), «Психологическое единство коллектива» (М.: Знание, 1982. 64 с.), а «докторской монографией» послужила «Психология коллектива. Методологические проблемы исследования» (М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984. 208 с.), вышедшая немыслимым в наши дни тиражом 59350 экземпляров. Искренне благодарен благословившим эти труды классикам отечественной социальной психологии Галине Михайловне Андреевой, Евгению Сергеевичу Кузьмину, Артуру Владимировичу Петровскому, Михаилу Григорьевичу Ярошевскому.

Как ранее незнакомые люди, оказавшиеся по необходимости, желанию или случайно в одно время в одном месте, становятся реальной психологической общностью, где ценят и любят друг друга, умеют работать вместе и гордятся принадлежностью к целому? Благодаря чему это происходит? В чем выражается? Долго ли длится? Это, если кратко, предмет моего научного интереса в те неблизкие годы. Откуда он вырос? Возможно, из поэмы «Владимир Ильич Ленин» В. В. Маяковского, любимого поэта пионерского детства, которую знал наизусть и с выражением декламировал родителям. Напомню несколько строф:

Чеканный ритм завораживал, как звук тамтама, а на словах «я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз», кажется, всхлипывал. Не будем обсуждать художественные и прогностические достоинства реакции поэта на смерть творца советской власти. Речь о другом. «Откуда у хлопца испанская грусть?» – спросил М. Светлов в знаменитой «Гренаде» за 10 лет до испанских подвигов советских военных. Вот и мне теперешнему интересно: откуда у мальчишки с не самой «праведной» родословной – ее не замалчивали – сугубо большевистская убежденность в солидарности и единстве обездоленных как залоге всеобщего счастья? Второклассником, поступая в театральную студию львовского Дворца пионеров, прочел отрывок цитированной поэмы, начиная с «если бы выставить в музее плачущего большевика…». Руководивший тогда студией ныне знаменитый театральный режиссер удивленно поднял бровь, но принял.

Не уверен, что понимал лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», размещенный на гербе СССР. Он ассоциировался со сценой штурма Зимнего дворца в фильме С. М. Эйзенштейна «Октябрь». Уверен – не понимал доводов Н. С. Хрущева о «новой исторической общности», прозвучавших на XXII съезде КПСС в 1961 г. Но хорошо помню общешкольное ликование 12 апреля того же года. Помню радостное возбуждение в праздничной толчее на майской демонстрации. Восторг, когда наш 3«А» собрал больше всех макулатуры. Помню, как хором обещали «горячо любить свою Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия». В пионеры нас принимали торжественно, в большом красивом зале музея вождя. Помню ночной костер в пионерском лагере. Походы в театр всем классом. Совместную работу в школьном музее Холма славы, где захоронены воины, павшие в боях за Львов. Помню поездку в Ленинград с активом исторического кружка. Можно продолжить, но ответ на светловский вопрос, думаю, ясен. Основой детской веры в коллектив послужил образ жизни советского ребенка в 50-е – начале 60-х гг., а патетические примеры из официально героизированного исторического прошлого концентрировались либо на революционном братстве борцов со старым режимом, либо на коллективном энтузиазме созидателей и защитников нового. Беспрецедентные тиражи многочисленных изданий романа Н. А. Островского «Как закалялась сталь» (1934) обусловлены не только обязательностью его изучения в школе, но и исключительной популярностью у нескольких поколений читателей.

С начала 1990-х гг. интерес исследователей к проблеме коллектива, еще недавно столбовой в отечественной социальной психологии, резко пошел на убыль. Никого не виню: в достойный внимания исторический артефакт советский коллектив еще не превратился, а как требующая научной заботы реальность исчез. Для меня тоже. В последние годы авторитетные коллеги, знакомые с моими давними изысканиями, все чаще стали предлагать вернуться к теме и подвести итоги. Особенно настойчив был Евгений Александрович Климов, которого я сменил на посту декана факультета психологии Московского университета. Широко эрудированный человек с нетривиальным взглядом на мир и пытающуюся его постичь психологию, начинал по обыкновению издалека. Говорил: сотрясающие страну политические и экономические пертурбации не отменяют архетипы социального поведения человека. Знаток Библии, цитировал Екклесиаста: «Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: // ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. // Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? // И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется» (Ек 4:9–12). Потом призывал изучить, что же сейчас представляют собой человеческие «скрутки» в сфере труда, чем нынешняя «команда» отличается от давешнего «трудового коллектива»? «Разобраться бы, чем он на самом деле был этот далеко не вчерашний «коллектив», – думал я, но кивал головой.