Поэтому, прилетев в родной город только вчера вечером, сразу на второй день, утром, Владимир вывел застоявшуюся старую машину из гаража и поехал к своему друже, к Пашке.

-- Эх, Пашка, Пашка, разве думали мы, расставаясь пять лет назад, что больше никогда не увидимся, - вздохнул в последний раз Владимир и решил уходить.

Могила произвела удручающее, гнетущее впечатление. Владимир сильно расстроился. Ни ограды, ни памятника. Незакреплённый, покосившийся одинокий крест с выцветшей черно-белой фотографией Пашки под стеклом и простенькой табличкой с надписью "Павел Егоров" на глиняном опустившемся холмике, вбитые по углам колышки, символизирующие ограду, да натянутый шпагат. И трава, трава, трава... И одинокий яркий букет искусственных хризантем. Их положил он, Владимир.

-- Надо будет всё сделать, - решил Владимир. - Неужели Павел не заработал себе на гранитный или мраморный памятник, на приличную ограду. Он же работал в нефтегазовой промышленности. И недвижимость, и акции у него были. И, конечно же, деньги! - и задал вопрос сам себе: - Почему же Евдокия Станиславовна и Леля ничего не сделали? Да и жена, которой он так гордился... так любил... Они же законные наследники. За полгода можно было успеть. Такое впечатление, что никто на могилу и не ходит. Как Лелька допустила такое? Ну памятник не поставила, а цветов-то можно было посадить?

Евдокия Станиславовна была матерью друга, А строгая умная Леля - сестрой. А имя жены Владимир никак не мог вспомнить. Пашка называл её "моя самая красивая женщина" или проще "красивая женщина". Где теперь это красивая женщина? Улизнула с деньгами мужа, поскупившись на память. Почему же никто не позаботился о последнем Пашкином приюте? Действительно, друг здесь нашел забвение. Забыли его, так получается? Ответа Владимир не знал. Завтра он навестит Пашкиных наследников, задаст им эти вопросы. Где живет мать, Володя знает. Там же, наверняка, обитает и Леля. Хотя их мир не брал никогда. А где жена Пашки? Где красивая женщина? Там, с ними? Или нет? Может, уже нового мужа нашла? Ответов не было. И, поглядывая с опаской на низко нависшее небо, Владимир пошел поискать кого-нибудь из работников кладбища. Пусть хоть подсыплют холмик и дёрном обложат могилу, а то скоро все сровняется с землей.

Владимир, договорившись со сторожем, заплатив приличную сумму, чтобы тот не только поправил и обложил дерном могилу, но и приглядывал получше, поспешно побежал к машине. Начинался сильный дождь. Сторож хотел что-то сказать, но передумал, и Владимир ускорил шаг, дождь начал усиливаться, а в машине было уютно и тепло. Только мужчина захлопнул дверцу, дождь полил еще сильнее, как из ведра, и Владимир благословил создателя его "Жигулей". Пора было возвращаться домой. Владимир медленно тронул машину с места, косые струи дождя хлестали по стеклам, дворники не справлялись со струями воды, текущей по лобовому стеклу. В такой дождь нельзя быстро ехать. Кладбище осталось позади, и тяжёлое щемящее чувство в груди стало смягчаться, отступать. Другие заботы стали занимать мысли мужчины.

Вдоль обочины, к остановке, что была метрах в ста от кладбищенских ворот, бежала под зонтиком невысокая худенькая женщина. Но зонт помогал мало, плохо спасал от дождя. Резкий порывистый ветер пытался вырвать его, выворачивал спицы, косой холодный дождь захлёстывал под зонт и бил в лицо женщины, распахивал полы простенького белого плаща, пытался сорвать с неё одежду. Женщина явно замёрзла. Одной рукой она силилась удержать зонт, другой лихорадочно сжимала ворот плаща, чтобы сберечь остатки тепла, но пронзительный ветер, чувствовалось, продувал её насквозь, губ было не видно, они побелели от холода. Мужчине стало жалко бедняжку.

-- Садитесь быстрее! - притормозил Владимир. - А то смоет ливнем.

Незнакомка буквально секунду посомневалась, потом решительно захлопнула зонт и села в машину.

-- Господи, как хорошо-то! - проговорила она дрожащими побелевшими губами и тут же забеспокоилась. - Вы не боитесь, что я измажу ваши белоснежные сидения? Дождь такой сильный. Я ведь изрядно промокла, - спросила она встревоженным тоном, указывая на светлые чехлы.

-- Ничуть, - весело отозвался Владимир, искоса поглядывая на бледное лицо незнакомки. - Материя, она заменима, а человек единственен и неповторим. Бог с ними, с чехлами. Лучше я спасу вас от дождя, от холода, от простуды, и, может быть, еще чего более худшего.

-- Я ничего не поняла в ваших словах, - скупо улыбнулась женщина краешками губ, её всё ещё трясло от холода, - но всё равно спасибо. Благослови Бог вас и изобретателя двигателя внутреннего сгорания.

Она говорила очень серьезно эти слова, явно не хотела подхватывать легкомысленный, весёлый и ни к чему не обязывающий тон Владимира. Обычно женщины сразу откликались на его слова, и начинался веселый, ни к чему не обязывающий флирт. Мужчина заинтересованно глянул на попутчицу.

Женщина была худенькая, невысокая, черты лица тонкие, правильные. Кожа белая-белая, до прозрачности. Не бледная, а именно белая. Такой цвет лица бывает обычно у людей, которые практически не выходят на свежий воздух или долго болеют, а может, так казалось из-за густых, длинных ярко-каштановых волос, что львиной гривой окутывали это интересное лицо. Обычно только у природных шатенок можно увидеть столь чистую кожу, словно фарфоровую, без единой веснушки и прыщика. Но глаза были необычнее всего остального: огромные в пол-лица, словно взятые из диснеевских мультфильмов, опушённые такими длинными стрельчатыми ресницами, что Владимир не сразу определил цвет глаз. Они смотрели серьёзно-серьёзно и освещали её лицо. "Лучистые глаза", - так сказал известный писатель об одной своей героине. Именно такие лучистые глаза были у незнакомки. Мужчина сначала увидел не их цвет, а голубую искорку, что пряталась в глубине. В общем-то, глаза были карие. Густо карие. Владимиру невольно пришло на ум сравнение, когда он глядел в глаза незнакомки: наверно, Куинджи смешал краски по одному ему известному рецепту и в результате получился вот этот цвет, густо карий. А для дальнейшего оживления он бросил туда искорку голубизны, подчеркнул получившийся оттенок черными загнутыми ресницами, и в результате получились глаза-звезды. Но смотрела женщина строго, и Владимир увидел в глубине этих лучистых глаз-звёзд грустно-обиженное выражение, давнюю, непроходящую боль. "Какая все-таки красивая женщина, - подумал он. - Даже в своем горе она прекрасна. А какая же она может быть, если радость осветит её лицо.

-- Вы тоже были на кладбище? - поинтересовался Владимир.

-- Я навещала мужа, - коротко сказала женщина.

-- Он похоронен здесь?

-- Да.

-- А я уж, было, решил поухаживать за вами, - полушутя-полусерьёзно признался Владимир. - А вы, оказывается, навещали мужа. Но я не теряю надежды.

Женщина, в самом деле, ему очень понравилась. Казалось, ей очень грустно. А грустных людей Володя не любил и всегда стремился сделать всех весёлыми и счастливыми. Женщина опять скупо улыбнулась на его слова, словно через силу преодолевая сопротивление мимических мышц лица, что давно отвыкли от улыбки и не хотели давать менять строгую линию красиво очерченного рта.

-- Пока ничего у вас не выйдет. Я вдова, - неожиданно каким-то жалким тоном произнесла она.

Чувствовалось, слово "вдова" далось ей с трудом. Она не хотела с ним мириться, все в ней протестовало против этого слова. Но ничего уже не изменишь, мертвые не возвращаются, а живые должны жить.

-- А за вдовами совсем нельзя ухаживать? - казалось, всерьёз опечалился Владимир. - Особенно за такими интересными.

Женщина опять улыбнулась чуточку, уже немного полегче, где-то в глазах мелькнул отзвук живого чувства и тут же погас, всё-таки смог передать ей Володя капельку хорошего настроения:

-- Можно. Но сейчас не стоит этого делать. Ничего не получится.

Она слегка поддержала весёлый тон незнакомого ей мужчины, ей приятны были комплименты незнакомца.