Потрясающим было то, что на порядком пожелтевших и выцветших страницах были изображены так хорошо знакомые мне знаки, буквы, которые я вышивала. Но, увы! Радость моя оказалась преждевременной: пояснения к знакам были написаны на неизвестном языке. Тут кто хочешь впадет в отчаяние. Я крутила книгу и так и этак, разве что на зуб не попробовала, пытаясь как-то проникнуть в смысл таинственных букв, но пользы от этого было не больше, чем читать с закрытыми глазами.

Раздосадованная, я не сразу услышала странный звук, доносившийся откуда-то сверху и из глубины библиотеки. Скри-и-ип – скроп, скри-и-ип – скроп.

Сначала почти у потолка я увидела узкие высокие черные сапоги человека, с заметной хромотой спускавшегося по не замеченной мною раньше винтовой лестнице (это ее ступени издавали такой художественный скрип), потом показался незатейливый длинный черный камзол безо всяких украшений и, наконец, я увидела незнакомца целиком.

Это был высокий худой человек с узким выразительным лицом, бледный, выглядевший болезненно и даже изможденно. Вряд ли он был стар: морщины еще не коснулись его гладко-выбритой кожи, но усматривались резкие борозды, прорезавшие его высокий лоб, переносье и протянувшиеся от уголков губ к крыльям носа, недовольно стиснутый рот, неприятный шрам, тянущийся от подбородка к левому виску, седая прядь над левым ухом, выбивающаяся из небрежно собранных сзади густых темных волос. Все это делало его почти стариком. От его цепкого, холодного взгляда мне хотелось убежать, и я не сделала этого лишь потому, что от страха буквально вмерзла в пол, не смогла сдвинуться с места, а тем более расплести внезапно намертво застывшие скрещенные ноги.

– Что ты здесь делаешь? – неприветливо прохрипел он. Голос у него был сиплым, низким, под стать колючим темным глазам, запавшим в глазницах.

– Читаю, – не нашла ничего лучшего ответить я.

– И много ли начитала? – безразлично поинтересовался он, неизбежно приближаясь. Я была близка к неконтролируемой панике.

– Я нашла здесь рисунки, которые вышивала. Мне хотелось знать, что они означают, – пролепетала я с надеждой, что говорю уверенно и бесстрашно.

– Много будешь знать, скоро состаришься, – он неторопливо нагнулся и вырвал из моих намертво застывших рук книгу. Потом повернулся и захромал обратно.

– Как она называется? – почему-то спросила я.

Скри-и-ип – скроп, скри-и-ип – скроп.

– Осада Последней Горы, – послышалось сверху.

Я вбежала в свою спальню, задвинула засов и забилась в угол за кроватью. Сердце отчаянно стучало, тело колотило мелкой дрожью.

Ведь в самом деле, чего пугаться: он ничего со мной не сделал. Не заколдовал, в лягушку не обратил, в пыль не растер. Так почему я так испугалась? Все когда-либо услышанные мною страхи встали стеной в один миг, все недомолвки выросли лесом острых пик, направленных прямо в меня.

Но как только первый страх прошел, то злорадно подумала: не я ли жаждала увидеть хозяина, чтобы самой составить мнение о нем? Ну, так вот: увидела. И составила.

Неожиданная встреча произвела на меня странное впечатление. Сначала я сказала сама себе, что в жизни не встречала более неприятного человека. И шрам или хромота, любое физическое уродство было совершенно незначимым по сравнению с выражением надменного недовольства и презрительного превосходства на его лице. Я для него была жалкой букашкой, посмевшей залететь в его комнату! Не мудрено, что его никто не любил. Впрочем, как мне уже известно, это было совершенно обоюдно: он тоже никого не любил и не стремился к этому. Теперь я видела, что это правда. Нелюбезность – слишком мягкое для него слово.

Как только первое возмущение прошло, я стала понимать, что помимо неприятия, если не сказать хуже – отвращения, он заставляет себя бояться. Подобное чувствуется при приближении грозы к городу, когда темные тучи еще скрыты за крышами домов, но люди уже тревожно озираются, высматривая далекие зарницы, и прислушиваются в ожидании глухих громовых раскатов, захлопывают распахнутые окна и уводят детей подальше в дом. Природа настороженно замирает, чтобы по мановению наступающей бури взорваться неконтролируемым буйством под дикое ликование шквалистого ветра… И это был не страх, поняла я, а ощущение опасности, почти осязаемо исходившее от мрачного графа Ноилина. Я не боюсь грозы, но глупо шутить с ней, стоя в открытом поле под мечущимися молниями. Мудрое ощущение опасности очень явственно давало мне понять, чтобы я держалась от хозяина подальше.

А вот от этого мне действительно становилось страшно.

…Прижимая пальцами непокорную золотую нить и нежно выкладывая причудливый рисунок на ткани, я подводила итог.

Любопытство мое было удовлетворено. Хотела увидеть – увидела. Хотела понять, что это за человек, – поняла. Самое время поставить точку в моих изысканиях да прислушаться к голосу разума. И если бы не золотное шитье, так бы оно и было.

Вы думаете, причем здесь это? Правильно, и я никак не могла понять, зачем этому странному человеку нужна моя работа. И ничего хорошего на ум не приходило.

Через несколько дней, когда выдалась свободная минута, я уже ощупывала стену библиотеки в поисках таинственной винтовой лестницы.

День был пасмурный, дождливый и холодный, но меня бросало в жар. Секрет лестницы оказался прост, она была там всегда, но становилась видимой лишь тогда, когда кто-нибудь наступал на нее. Поскольку я была готова к любым испытаниям, это маленькое волшебство даже не удивило меня.

Поднявшись по лестнице, я оказалась в маленькой нише перед раскрытой дверью, ведущей в огромный длинный зал с высокими ажурными потолками. Наверное, обычно здесь давали балы, поскольку такую роскошь принято выставлять напоказ. Только странно было бы даже предположить, что к мрачному графу Ноилину могут понаехать гости.

Начищенный (кем, интересно?) паркет сверкал изысканными геометрическими узорами, расписной потолок, с которого свисали поистине грандиозные люстры, со множеством белоснежных свечей, поражал изобилием красок в живописных описаниях природы и изображениях славных подвигов непомерно больших героев. На одной из длинных стен были окна, вторую, там, где не было богатой позолоченной лепнины, сплошь покрывали зеркала. По величине, как мне показалось, бальный зал не уступал площади перед домом городского головы, но при своих необъятных размерах оставался совершенно пустынным. Кроме огромного овального белого стола на витых позолоченных ножках, пары уродливых колченогих кресел и красочного экрана перед единственным камином у далекой противоположной стены здесь ничего не было. Даже клочка портьеры, прикрывающей громадные распахнутые окна, и того не было.

Я долго собиралась с мыслями, но отступать было поздно: зря я, что ли, сюда забиралась? В зале никого не было, я сняла и оставила в нише башмаки и босиком на цыпочках пулей промчалась по изящному, почти зеркальному паркетному полу до стола.

Единственным, что на нем было и что сразу же привлекло мое внимание, была карта, такая огромная, что целиком скрыла под собой весь стол.

Города, реки, болота, дороги, границы и даже далекое море – все было вырисовано тщательно и аккуратно и так же аккуратно подписано четким твердым почерком. Внимательно рассмотрев карту, я нашла синий кружок, обозначавший Кермис – город, в котором прожила всю жизнь. Недалеко от него – Саралс, в который мы однажды ездили на осеннюю ярмарку. Далеко на севере нашелся и Лилиен – столица нашего славного королевства. Но кроме знакомых обозначений на карту были нанесены и какие-то неизвестные значки – красные крестики, как бы перечеркивающие названия нескольких городов, соединенные между красной линией в виде слегка изломанных больших кругов. Когда я проследила расположение крестиков и линий, то отметила про себя, что напоминают они зловещую паутину, с той только разницей, что центра у этой паутины не было. Однако не было сомнений, что центр этот неизбежно стремился сюда, к Кермису. А может, и прямо сюда, в этот замок. Вот это да!