- Да, - пробормотала я, потеряно кивая головой, - Я проведу Вас в Лакит, раз обещала. Надеюсь, Вы знаете, что делаете.
Я думала, он обрадуется. Или хотя бы вздохнет с облегчением. А он как-то криво улыбнулся, отвернулся, посмотрел, сильно прищурившись, на солнце, перевел взгляд на горы и расстилающуюся впереди низину. Когда он обернулся, на лице была привычная маска вежливой отстраненности.
- Тогда не будем терять времени, - его руки привычно сложились в замок, без особых усилий подбросили мою согнутую в колене ногу вверх, я взлетела в седло. Пару секунд спустя мы уже мчались вниз, лавируя между деревьями и следуя едва заметной тропинке.
Как обычно, молча. Как обычно, понимая друг друга с полуслова.
Он ни слова не спросил про Кемера, я ни слова не рассказала про Кемера. Сей мелкий эпизод нашего путешествия, равно как и сам господин Кемер, значил для нас обоих слишком мало, чтобы стоило о нем вспоминать.
Два всадника в простой одежде, пусть и спешащие, не привлекают слишком пристального внимания, но мы не хотели давать даже малейший повод нас запомнить. Опасность нежелательных встреч в стране, полной иноземных войск, беженцев и летучих отрядов ее защитников, всегда велика, а потому мы ехали настороже, наготове, обходя всякие поселения и забирая севернее Густа, городка, ведущего к перевалу. Еще до вечера мы стороной миновали дотла сгоревшие два хутора и когда-то зажиточную ферму. Иногда нам приходилось замирать, стоя за скалами в нескольких шагах от нимало не скрывающихся ренейдов, иногда мы замечали, как среди юной листвы мелькают чьи-то лица, слишком испуганные, чтобы мы решились спросить дорогу.
Да, в этих местах было людно, и здесь впервые с тех времен, как потеряла отца, я опять почувствовала войну. Страх. Безысходность. Бессилие. И ненависть, их неизбежное уродливое дитя.
Ночлег мы устроили под деревьями, у странного каменного монолита - ровного и гладкого, будто созданного для руки художника. Скалы были с двух сторон, с третьей подступали корявые стволы невысоких сосен, и только с четвертой виднелся узкий проход - вниз, очень круто, на дно ущелья. Пока окончательно не стемнело, Паллад взобрался на скалу, ловко подтягиваясь на кончиках пальцев, но вернулся еще более озабоченным, чем прежде.
- Я думал обойти те скалы с востока и попасть на перевал с другой стороны, но с лошадьми нам здесь не пройти. По крайней мере, не зная здешних троп. Придется возвращаться в Густ.
Что это значит - знали мы оба, и говорить об этом не имело смысла. Пусть городок и был приграничным, привычным к толпам снующих через перевал чужаков, и все равно он был слишком мал, чтобы мы могли разминуться там с Кемером. Но если у нас нет другого пути - рискнуть придется. Авось Кемер спешил не в Густ, а дальше, и уже миновал перевал.
Но время уже было упущено. В городок уже вполне могли прибыть Писцы и ренейды - то ли следуя за нами, то ли самостоятельно пытаясь прорваться к Панкару.
Я молча кивнула. Говорили мы мало, привычно обустроили ночлег, немного поели и легли спать. Как обычно.
...Я бежала по темному мрачному тоннелю без конца и без начала, сбивая босые ноги и обдирая в кровь ногти о камень. Мне так хотелось верить, что это подземный ход под замком, откуда совсем недавно мы так счастливо выбрались, но я знала, что это не так, и это знание ужасом сжимало мне сердце... Воздух здесь был сухим и горячим, он до хрипоты драл горло и со свистом вырывался из моего рта. Поворот, ступеньки...
Ну что, милая, поиграем?
От этого вкрадчивого насмешливого голоска внутренности мои скрутило в баранку. Только не страх, шептала я сама себе, только не показывать ему страх. Поворот, сосредоточиться на том, куда ступает моя нога... Я помню этот путь и это меня страшит. Развилка. В прошлый раз я пошла налево, теперь пойду направо. Я не стану играть в его игры!
...Чужой издевательский смех, пробирающий до костей...
Бесконечный коридор, давящий, душащий, угнетающий. Бесконечные шаги в бесконечном подземелье...
Поворот. Свет. Небольшой округлый зал, где еще жарче, чем в тоннеле... Как ни пыталась я идти в другую сторону, но это все тот же зал, я здесь уже была, здесь лежал Лион! Я в ужасе пытаюсь отпрянуть назад, но замираю.
Оливия, шепчет до боли знакомый голос, искаженный страданием, Оливия, дитя мое, ты должна это сделать... Отец лежит, руками вцепившись в торчащий в его груди кинжал, и кровь неудержимыми струйками течет сквозь его пальцы на пыльный пол, заполняя трещинки и впадинки в камне. Его рот искажен в болезненной гримасе, глаза закрыты, длинные посеребренные сединой волосы разметались облаком вокруг головы.
- Отец, - рыдаю я, приподнимая его голову и укладывая себе на колени, - Не оставляй меня.
- Оливия, это долг нашей крови - хранить... Ты должна..., - силится сказать он, но голос становится все тише и глуше.
- Что, отец? - раненой чайкой вырывается крик-стон, - Я все сделаю, скажи!
- Скажу, - вдруг внятно говорит он, отрывает руку от кинжала и в ней оказывается камень - округлый, как большое яйцо, гладкий, горящий внутренним пламенем, красный от напитавшей его крови.
Отец протягивает мне камень - с пальцев капает кровь - и открывает глаза.
Мертвые, пустые, страшные.
Бежать! Прочь! Подальше от ужаса, хватающего меня за пятки. Подальше от тисков, не позволяющих мне дышать и душащих, душащих, душащих...
А потом вдруг обнаруживаю, что это вовсе не тиски, а крепкие мужские руки, прижимающие меня к себе, ибо я бьюсь в конвульсиях и норовлю расцарапать Палладу лицо...
Перепуганной птицей мечусь в чужих объятиях, потом успокоено затихаю, слыша над ухом тихий низкий голос, шепчущий что-то нежно-утешающее на незнакомом мне языке, из которого понятно только одно слово - Оливия, и звучит это слово как-то особенно мягко. Оберегающее кольцо рук будто оторвало меня от реальности, отгородило от ужаса, и я плыву в бездумной неге, качаясь на волнах подаренного мне покоя, слушая легкую хрипотцу голоса и мечтая лишь о том, чтобы это никогда не закончилось. Безопасность и покой. Покой. Безмятежность. Моя голова расслабленно лежит на чужом плече, таком надежном, таком уютном...
Гул крови в ушах становится ровнее и тише, мое тело перестает нервно колотиться и расслабляется, а пальцы постепенно разжимаются, оставляя ровные сине-красные, набухающие кровью полукружья от моих ногтей на чужой смуглой коже. А ведь это, наверное, больно? Наверное, надо выразить сожаление, но... мне так спокойно, так хорошо. Вдыхать запах чужого присутствия, слышать восхитительно-успокоительное "тиш-ш-ше... тише", чарующей музыкой отзывающиеся где-то внутри меня, а не только в ушах, растворяться в чужой силе, такой всеобъемлющей, такой безопасной, такой близкой...
А потом вдруг начинаю ощущать напряжение чужого тела, рельеф мышц чужой груди и обнимающих меня сильных мужских рук. И оглушительный стук чужого сердца, совсем рядом, так близко, что непонятно, моя ли кровь бьется в моих жилах. И легкое прикосновение чужих волос, и сбившееся чужое дыхание, щекочущее мне шею, и обжигающий чужой жар... От внезапной волны острого до безумия желания, содрогнувшего мое тело, резко спохватываюсь.
Кольцо рук, чуть помедлив, нехотя разжимается.
Сажусь к костру, протягивая к огню горящие жаром и до сих пор дрожащие руки. Сердце колотится отчаянно и бешено. Несколько минут пытаюсь справиться с голосом, с пожаром на лице, а когда наконец говорю, речь моя спокойна и невозмутима.
- Спасибо.
Не оборачиваюсь, он ведь и так все слышит. Я смущена и не хочу показывать это.
- Я видела сон...
- Леди Оливия, Вы не обязаны..., - ух, как официально! Как вежливо-холодно! Словно соревнуемся в выдержке.
- Нет, - яростно вскакиваю я, перебивая его на полуслове, - Я хочу сказать.
И я рассказала. Подробно, в деталях, не забыв описать и мой первый сон про Игру. И про Лиона.
