Он был и правда толстый – килограмм так сто двадцать, если не больше.

Я эту их книгу не читал, потому шутки фанатов эзотерики были мне непонятны. Все эти андреевцы, ошевцы и прочие сектанты – какой-то совсем наркоманский вывих мозга. Однако коньяк уже дал о себе знать, и я зачем-то взялся этому Жруну рассказывать о своих детских мечтах. Ну а чего б не поведать сокровенное хорошему человеку? Собутыльник – он ведь плохим быть не может, верно? Ну уж к середине второй бутылки точно. А он мне в ответ рассказывал что-то нравоучительное. Про то, как важно вовремя помочь ребенку, защитить от дурного влияния и конкурентов, и тогда он вырастет… а дальше опять какая-то эзотерическая дичь.

К концу бутылки мужик взял меня за руку и сказал:

– Поможешь мне? Очень надо.

О чем вопрос? Конечно же, помогу! Кто же по пьяни откажется помогать такому замечательному человеку, как нынешний собутыльник!

– Тут один знакомый – Бартрад – решил мне немножечко детство испохабить. Ты уж будь любезен, объясни ему, что он это все зря затеял. Лады?

– Лады! Обязательно объясню. Только кто это?

Мужик некрасиво засмеялся, обнажив желтые кривые зубы.

– Узнаешь. Очень хорошо, кстати, что ты в школе французский учил. С английским там далеко не уедешь. Ну а я буду письма твоим родным слать, чтобы они за тебя не переживали! Договорились?

Затем толстый дядька позвал меня курить в тамбур, потом что-то произошло, и… я оказался на перроне без рюкзака, без документов, смотреть в хвост уходящей последней электричке. Помню, в тот момент мне это показалось очень смешным.

– А вот возьму и потеряюсь! И ищите меня потом! – хихикая от такой оригинальной мысли, я пошел прочь от станции Синево. В ночь, в метель.

Ну а протрезвел я уже в том сарае, куда меня загнали трое деревенских. Момент перехода не запомнил или не заметил. Понятно, что ничего не понятно.

– Все, закончили трапезу! Встаем, православные! Айда строиться!

Постояли всей толпой у могилы, священник со станции прочитал короткую молитву, и наша партия пошла дальше. Прочь от безымянной почтовой станции, вперед, в неизвестность.

Интересное дело – местные дороги. Телеграфных столбов еще нет, железной дороги – тоже. Асфальта и подавно. Как здесь люди узнают зимой, куда идти, чтобы не заблудиться? Все натоптанные-накатанные колеи заносит снегом, все приметные места одинаково белые. Тем более рельеф местности такой, что потеряться-то проще простого. Кругом леса, озера, дорога петляет, как в песне из фильма про гардемаринов: «Бездорожье одолеть не штука, а вот как дорогу одолеть?» И правда, тут семь загибов на версту будет.

Так вот местные нашли выход: вешки! После каждого снегопада старосты деревень и постоялых дворов говорят домочадцам: «Надо вешить!» После чего народ берет вешки – это такие прутья или тонкие шесты в метр-полтора длиной – и идет втыкать их вдоль дороги в сугроб.

Вот наша колонна и идет по чьим-то заботливо расставленным вешкам. От деревни к деревне, по почтовому тракту. Топаем помаленьку, под ногами скрипит снег, и под его скрип между рекрутами идут неспешные беседы обо всем подряд. Эти походные байки для меня – бесценный источник информации о нынешнем времени.

Вот, например, почтовый тракт – это такое направление, вдоль которого расставлены почтовые станции. Направление, потому как дорогой это назвать язык не поворачивается. Почтовая станция – это дом, где курьер может покормить или поменять лошадей. Дома эти бывают разные. Где-то просто конюшня да изба, где-то целый трактир, а то и целый постоялый двор вроде того, в котором мы ночевали недавно. Но крыша над головой на ночевках есть, и то дело. С отоплением тут у них, конечно, трудности. Батареей отопления является задняя стенка печки. И все, в общем-то. Не говоря уж о том, что никаких стеклопакетов не предусмотрено, а из щелей нещадно сквозит. Потому окна в домах делают как можно меньше. Больше окно – больше потеря тепла. А освещение через окна… В помещениях тут всегда полумрак. Местные привыкли, а я только-только начал осознавать, как много значили в нашей жизни уличные фонари. Да и вообще электричество.

А еще тут очень много разнообразной живности. На подворье почтовой станции – куры, гуси, утки, коровы, лошади. Быки. Здоровые такие, мохнатые. Они тут выполняют роль трактора «Беларусь». И выглядят в чем-то похоже. Если коровы – лоснящиеся, ухоженные – гуляют недалеко от яслей с сеном или поилки и смотрят на всех свысока, по-королевски, то быки – это такие суровые монструозные звери с грязной свалявшейся шерстью. Прогуливаются неподалеку от распряженных серых деревянных телег и всяких сельскохозяйственных приспособ да смотрят на всех исподлобья. Я, признаться, как первый раз такого быка увидел, – не удивился бы, если бы у него изо рта торчала папироса «Беломор», а на рога была бы надета ушанка. Уж очень характерное выражение морды у зверюги было, хоть сейчас на карикатуру или в комикс про Бэтмена.

Ушанки здесь есть, только их называют словом «треух» и в основном носят с развязанными ушами. Шапка и шапка, ничего особенного. Версий и модификаций – множество, но самая популярная больше напоминает бурятский малахай, чем привычные мне ушанки. Видно, что каждый умелец творит шапку не по какому-то единому стандарту, а по настроению. Ну или в зависимости от материала, который на эту самую шапку идёт.

За пределами постоялых дворов много дикого зверя. Зайцы, лисы, птицы всякие… Волки? Волков поблизости от селений нет. Повыбили. Говорят, как только в округе замечают стаю волков – сразу поднимают охотников и идут бить. Волк здесь – не принт с майки байкера и не символ брутального сурового мачо, а враг номер один. Люди с волками враждуют всерьез, на истребление. Да и само слово «волк» произносят с теми же интонациями, с какими в наше время произносили слово «шакал» или «бандит». Как что-то плохое. Волк – враг человека, однозначно и без вариантов.

Но, что удивительно, фамилия Волков звучит гордо. Потому что Волков – это не от слова «волк», а от словосочетания «волков охотник». Круто и солидно. У нас в отряде был один рекрут с фамилией Волков. В рекруты пришел со своим ружьем, даже договаривался с начальником отряда, чтобы с этим ружьем пойти служить. Но офицер в зеленом о чем-то переговорил с Волковым с глазу на глаз и, видимо, уговорил. Ружье отдали родственникам. А Волков всю дорогу рассказывал в отряде охотничьи байки, которые слушали все с неизменным удовольствием. Кстати, ундер-офицера в зеленом звали Фоминым. Ундер-офицер Александр Степанович Фомин. Интересный мужик. Лет под сорок, с проседью. Крепкие жилистые руки, злой взгляд карих глаз, но говорит корректно и вежливо. Чувствуется, что подбирает слова так, чтобы обойтись без брани. Видимо, так он воспринимает свою обязанность быть командиром и говорить как командир. Интересно, когда прибудем в полк, он наконец-то перестанет сдерживаться и начнет разговаривать матом? Шутка. Нет, не интересно. Совсем не хочу знать, что может сделать человек с такими злыми глазами, если перестанет сдерживать себя. Тем более он и так постоянно в руках вертит длинный стек черного дерева и иногда многозначительно похлопывает им себя по перчатке. С намеком, значит.

Язык тут своеобразный. Что касается терминов и званий, в бытовой речи чувствуется сильное влияние немцев. Примерно как в мое время язык был насквозь пропитан англицизмами – всякие там «сервер», «компьютер», «пиар», «менеджер»… А тут сплошные германизмы и что-то от шведского. Ну или голландского. Петр Великий вроде бы фанатом Голландии был? Ну вот потому здесь говорят не «унтер», как привычно в моем русском языке, а «ундер». С таким легким рокотом немецкого акцента. Ундеррр! Афициер! Раммштайн! Ой, это уже музыкой навеяло.

А еще в здешнем русском языке немного непривычные формы окончаний. К примеру, наш полк – он не Кексгольмский, а Кексгольмской. И дорога, по которой мы идем, это Кексгольмской тракт. Именно «ой» на конце, а не «ий». Надо будет потом у какого-нибудь писаря узнать, почему так. Я же со своей манерой речи уже с головой выдал, что нездешний. Ребята шепчутся между собой, строят догадки на тему, откуда я родом. Но напрямую не спрашивают. Не знаю почему.