Опять же, не до этого сейчас. Совсем не до этого. Так что, извини, пацан, но это твои проблемы. Решай их сам.

Стараясь держаться как можно независимее, Санька прошёл мимо, бросив сквозь зубы:

– Привет.

– Привет, Санёк, – ответили ему вежливо.

Мальчишка-очкарик промолчал и только проводил Саньку затравленным взглядом.

Надо бы узнать, как его зовут, подумал Санька. Как-никак в одном доме живём, да и в школу он через неделю нашу пойдёт, наверняка.

И тут же понял, что не хочет этого. Если знаешь имя, то вроде как знаешь и человека. И уже не можешь относиться к нему с прежним безразличием. Точнее, успешно делать вид, что он тебе полностью безразличен.

От осознания всего этого настроение не улучшилось, и к остановке Санька подошёл с хмурым облаком на сердце.

Здесь дожидались трамвая несколько женщин неопределенного возраста – уже не молодых, но ещё и не совсем старых. Папа когда-то называл таких «пионерками-пенсионерками». Однако вслед за папой повторить это выражение Санька не решался даже про себя. То, что было можно папе, ему не подходило. Пока.

– Саша, – сладко-певучим голосом произнесла одна из них. – Здравствуй, Сашенька.

– Здравствуйте, – сдержанно кивнул Санька. Он уже догадался, что будет дальше и постарался мысленно окружить себя невидимым защитным коконом, как учила его когда-то мама. Эта тестообразная и круглолицая, с волосами, похожими на грязноватую солому, соседка, вечно была в курсе всех дел их многоквартирного дома и очень любила делиться своей осведомлённостью с окружающими. Не важно, знакомыми или нет. Лишь бы окружали. Звали её Галина, а отчество Санька забыл. Специально, чтобы не называть при встрече.

Так и есть. Начинается.

– Хороший мальчик, – сообщила Галина окружающим. – В нашем доме живёт. Навещает маму каждый день. У него мама в пятой больнице лежит, бедняжка. Как мама, Сашенька? – соседка участливо блеснула голубоватыми, заплывшими жиром, глазками.

Санька промолчал и посмотрел туда, где трамвайные рельсы делали поворот, исчезая за деревьями сквера. Где же этот одиннадцатый…

– Ты меня слышишь? – не отставала соседка. – Как Оленька себя чувствует? Невежливо молчать, когда с тобой взрослые разговаривают.

– Невежливо разговаривать, когда лучше молчать, – отчётливо произнёс Санька. Ему вдруг смертельно надоело подчиняться дурацким и несправедливым правилам, которые сплошь и рядом устанавливали взрослые и сами же их постоянно нарушали. Какого чёрта, в конце концов? Почему он прилюдно должен отчитываться о мамином здоровье человеку, который ему малознаком и совсем не по душе? Пусть и взрослому.

– Ты смотри! – всплеснула руками соседка. – Только я его хорошим назвала и – на тебе. Грубит! Не стыдно? Вот я расскажу твоей бабушке, как ты со взрослыми разговариваешь. Папы у него нет, – опять сообщила она окружающим. – Погиб в прошлом году. А теперь и мама заболела. С бабушкой живёт. Вот и отбился от рук.

Мысленный защитный кокон помогал плохо. Санька скрипнул зубами. Принесла же сюда нелёгкая эту Галину. И по закону подлости как раз в тот момент, когда ему тоже нужно ехать.

Из-за поворота показался трамвай. Одиннадцатый, увидел Санька. Наконец-то.

В вагоне он сразу же прошёл в самый конец, чтобы оказаться подальше от бесцеремонной соседки, нашёл свободное место у окна, сел и уткнулся носом в стекло. Можно было поиграть в стрелялку на телефоне или послушать музыку, но не хотелось. Хотелось просто доехать до больницы и поскорее увидеть маму.

Трамвай плавно тронулся. Это был трамвай нового поколения – стремительных очертаний, с низкой посадкой, и почти бесшумным ходом. Если бы не путь, который Санька на нём ежедневно совершал, кататься было бы одно удовольствие.

Ладно, всё равно хорошо, подумал Санька. Он двадцать минут едет, а старый плёлся то же расстояние полчаса минимум. Дребезжа, скрипя и раскачиваясь. Хотя, если подумать, в старом тоже что-то было – тёплое и неповторимое. Душа, наверное. Говорят, что душа только у людей бывает. Даже у животных её нет, не спрашиваем уж про растения. Но иногда кажется, что нечто похожее на душу есть и у вещей. Особенно, у старых, хорошо послуживших человеку. Или это просто что-то вроде невидимого отпечатка, который люди накладывают на всё, с чем соприкасаются?

Раньше подобные мысли не приходили ему в голову, и Санька даже оторвался от окна и машинально посмотрел по сторонам, словно проверяя, откуда они могли появиться.

И тут же увидел эту женщину.

Она стояла в проходе напротив Саньки и смотрела куда-то поверх его головы. Лет семидесяти на вид или чуть больше. Высокая и прямая, как штанга футбольных ворот, и худая, словно скелет на диете, она была одета в длинное, почти до пола, платье ярко-красного цвета. На шее – газовый жёлтый шарф. На голове – широкополая белая шляпа с чёрной лентой на тулье. Белые же, до локтя, перчатки на руках. Маленькая чёрная блестящая сумочка через плечо и ярко накрашенные, под цвет платью, губы. Лицо изборождено морщинами вдоль и поперёк, но при этом не кажется таким уж старым. Вероятно из-за глаз. Больших, чуть раскосых и очень необычного цвета. Словно вода Байкала летним погожим днём. Прозрачная на сорок метров вглубь. Два года назад родители брали Саньку с собой на Байкал, и это было в последний раз, когда они куда-то ездили вместе. Байкал Саньку поразил, очаровал, потряс. Он сразу поверил, что это зародыш будущего океана, как только услышал ревущий прибой, слышный за полкилометра…

Когда она вошла? Санька не заметил. Видно, и впрямь крепко задумался.

Рядом с Санькой плотно устроился на сиденье какой-то парень лет двадцати и увлечённо втыкал на смартфоне в игрушку.

– Садитесь, пожалуйста, – Санька поднялся.

Женщина перевела на него свои прозрачные глаза, и Саньке внезапно стало зябко. Словно в бабушкин погреб спустился за квасом из жаркого летнего дня.

– Спасибо, мальчик, – улыбнулась красно-чёрно-бело-жёлтая незнакомка. – Мне сейчас выходить. Но всё равно спасибо, – повторила она. – Редко встретишь в наше время таких, как ты.

Парень рядом оторвался от игрушки и недоумённо завертел головой.

– С кем это ты разговариваешь? – спросил он.

– Что? – не понял Санька.

– Я спрашиваю, кому ты предложил садиться? Никого же нет.

– Остановка «Больница номер пять!» – прозвучало в динамиках, и трамвай плавно затормозил.

– Ох, чуть не проехал…

Парень развернулся боком. Санька выскочил в проход и оттуда, через ближайшие двери, – на тротуар. Двери закрылись, трамвай тронулся.

Санька огляделся.

Красно-чёрно-жёлто-белой незнакомки видно не было.

Странно, куда она делась? Допустим, сошла раньше Саньки, пока он на соседа отвлёкся. И – что? Куда потом? Успела перебежать дорогу и скрылась в подземном переходе? Быстро, однако, перебежала, не всякая молодая так бы смогла…

Впрочем, мысли о сверхшустрой пожилой женщине со странным прозрачным взглядом, быстро вытеснили другие – привычные и невесёлые.

Санька перешёл дорогу на зелёный свет и через открытые ворота направился к главному входу в больницу. Палата, где лежала мама, находилась на третьем этаже. Лестница, коридор, ещё один коридор. Двери, двери, двери. Закрытые и открытые. На закрытых – таблички с надписями: Ординаторская, Процедурная, Хозблок, Главврач. За открытыми, ведущими в палаты, видны кровати. Одни пустые, на других лежат больные в халатах. И – запах, который ни с чем не спутаешь. Лекарств, дезинфекции, болезни, отчаяния и надежды.

Вот и пост дежурной медсестры напротив реанимационной палаты.

Раньше ему всякий раз приходилось просить разрешения, чтобы сюда войти, но теперь, после разговора бабушки с главврачом отделения, он ходит к маме свободно.

Утром, потому что все важные дела нужно делать с утра. Так его всегда учил папа. И мама с папой была согласна. Когда Санька был маленьким, он очень не любил рано ложиться и рано вставать (особенно зимой в школу, когда за окном ещё темно). Но сейчас он вырос, через четыре месяца ему исполняется тринадцать, и в семье он остался единственным мужчиной. В их с мамой семье, понятно. Потому что бабушка с дедушкой и прадедушка – это хоть и близкая, ближе некуда, родня, но семья уже другая. Просто по факту.