— Вот, самая первая статья, — Тобби, устало сидевший в кресле, указал на газетный лист.

На передовице было несколько дагерротипических снимков, объединенных в общую иллюстрацию. Развороченный взрывом самоходный экипаж, медикусы в белых балахонах, которые грузили в карету скорой помощи носилки с небрежно прикрытым тканью человеческим телом — и врезкой портрет самого Тобби, еще не вдовца, утонувшего в собственном горе, а самоуверенного, дерзкого, молодого.

«Нет больше этого человека, — подумал Эрик. — Нет и никогда не будет».

Тобби прищурился и прочел вслух.

«На Королевской набережной сегодня ровно в полдень произошел взрыв самоходного экипажа. По данным полиции, двигательный артефакт еще на этапе создания получил конструкционные дефекты…», — Тобби усмехнулся и сказал: — То есть, я бы не проверил экипаж при покупке и не работал бы с ним потом.

Эрик пожал плечами. Бог весть — может, это и на самом деле был страшный несчастный случай?

Он думал о работе со спокойной отстраненностью. Все его мысли сейчас занимала Брюн. Они расстались полчаса назад, и Эрик до сих пор чувствовал тепло ее руки. Он был искренне счастлив, и ему на какой-то миг даже стало стыдно быть настолько счастливым.

— «Водитель и пассажирка, госпожа Аурика Тобби, погибли на месте. Госпожа Аурика была женой министра инквизиции Дерека Тобби, поэтому полиция предполагает возможность теракта», — прочел Тобби и каким-то нервным жестом дотронулся до правого века, украшенного старым шрамом.

— По-моему, это правильно, — произнес Эрик. — Это ведь ваш экипаж, а не вашей жены. Вполне возможно, хотели убрать именно вас. У вас ведь есть враги?

По лицу бывшего министра пробежала тень.

— Великое множество, — признался он, и это нисколько не удивило Эрика. Странно было бы, если бы у такого человека, как Тобби, обнаружились бы друзья.

Впрочем, друзья-то как раз были, напомнил себе Эрик. Усатый Маркус, который, рискуя карьерой и головой, организовал операцию спасения и прикрытия.

— Почему это не может быть один из ваших врагов? — продолжал Эрик. — Хотели расквитаться с вами, а получилось… — он замялся. — Ну, то, что получилось.

Некоторое время Тобби молчал.

— Я думал об этом, — нехотя признался он. — Но согласитесь, если бы хотели убрать меня, то обязательно повторили бы попытку. И я сейчас не имел бы удовольствия разговаривать с вами.

Эрик внимательно посмотрел на него. По-прежнему в одежде Альберта, которая была ему велика, измученный и больной, Тобби казался маленьким, слабым — и страшным. «Лучше бы я его не воскрешал, — внезапно подумал Эрик. — Лучше бы он умер окончательно».

— А таких попыток больше не было? — спросил он, понимая, что у него, должно быть, сейчас очень глупый вид. Тобби отрицательно мотнул головой.

— Нет. Не было.

Эрик снова перевел рычажок, и на стекле появилась новая газета. На сей раз печальная статья была на третьей странице — рассказ о похоронах Аурики. На снимке Эрик увидел Тобби — растерянного настолько, что он казался вытряхнутым из жизни и не понимающим, где находится. Под руку его поддерживал давешний усач, и без этой поддержки Тобби не смог бы идти.

— Кто это? — спросил Эрик. Что-то подсказывало ему, что сейчас очень нужно прикинуться дурачком.

— Это Маркус Хелленберт, — объяснил Тобби. — Мой товарищ и заместитель. Полагаю, сейчас его назначат министром. А что?

Эрик невозмутимо улыбнулся.

— Ничего, — сказал Эрик, но Тобби сразу же смерил его мрачным взглядом и произнес:

— Нет. Если вы думаете, что Маркус…

— Я ничего такого не думаю… — начал было Эрик, но Тобби оборвал его:

— Нет.

Это прозвучало почти жалко — Тобби, лишенный всего — карьеры, жизни, всего, что делало его самим собой, не хотел потерять еще и друга. И это очень не понравилось Эрику. Очень. Он и сам не мог объяснить, что именно его настораживает, но чувство тревоги было нервным и зудящим.

На кону было министерское кресло. Эрик отлично понимал, что люди убивают и за меньшее. Организовать взрыв, прекрасно зная характер Тобби и то, что он обязательно станет мстить за жену, а потом, когда дело неминуемо придет к казни — вернуть старого друга с того света. Ни в какой политике Тобби уже ничего решать не будет, так что желанный пост однозначно останется за Хелленбертом. И совесть его будет чиста, пусть и относительно. Друга-то он спас. С того света вытащил.

— Нет, — жестко повторил Тобби. — Нет, вы неправы.

Эрик усмехнулся.

— Иногда мне кажется, Дерек, что вы читаете мои мысли, — сказал он.

— Тут нечего читать, — недовольно ответил Тобби. — У вас все на лице написано.

Он умолк, а потом добавил чуть ли не с обидой:

— Маркус мой давний друг. Он не стал бы так поступать, я его знаю.

— Хорошо, если нет, — примирительно ответил Эрик. Откуда-то издали донеслась тихая музыка — ожил старый рояль в малом зале. Должно быть, это была Брюн, кто же еще. Девушек учат играть на музыкальных инструментах, а рояль в Геренхаусе не звучал с того момента, как умерла мать Эрика и Альберта. Играть было некому. Негромкая мелодия переливалась, словно маленький ручеек, наполняла огромное здание, и в лаборатории будто бы стало светлее.

— Аурика не играла, — вдруг сказал Тобби. — У меня дома не было музыкальных инструментов. Я думал, что все это ерунда, а она не просила. Идите лучше к Брюн, Эрик. Я уже понял, как работает эта система.

«Весьма необычный способ избавиться от неприятного собеседника», — подумал Эрик, покидая лабораторию». Впрочем, Тобби можно было понять. Когда намекают на то, что лучший друг причастен к смерти жены, то тут невольно взбеленишься.

Брюн действительно играла на рояле — стояла рядом с инструментом, и Эрику казалось, что рояль счастлив. Раньше до него дотрагивались только служанки, вытиравшие пыль, он был всего лишь предметом интерьера, но пришла эта девушка, и рояль ожил, снова став самим собой. Великое это дело, быть кому-нибудь нужным. Услышав шаги Эрика, Брюн обернулась, смущенно и испуганно, словно ее застали за чем-то предосудительным.

— Я давно не слышал, как он звучит, — признался Эрик. — С самого детства, представляешь? Мама играла на нем, а потом ее не стало.

— Если хочешь, я сыграю что-нибудь еще, — предложила Брюн, но Эрику вдруг подумалось, что эта музыка должна принадлежать только ей одной. И только тогда, когда этого потребует движение души.

— У меня есть идея получше, — сказал он. — Конечно, если ты любишь бабочек.

— Бабочек? — улыбнулась Брюн. — Да, люблю. А что?