На счастье, безумец просто прошел мимо. Он замер возле хозяина, который вновь принялся что-то бормотать. Истуканы доставали с полок колбы и протягивали чародею, а тот высыпал содержимое в серебряный кубок.

Их руки двигались быстро, я путалась, где чьи. Истуканы вторили Калсану, голоса становились назойливее, как рой ос, и пугали так же. Склянки блестели над кубком, вокруг клубился дым — зрелище усыпляло, и только страх мешал забыться.

Я обернулась на дверь. Спасительная темнота за ней так и манила, чувствовался ее холод, но в конце ждало заклинание. Мышцы под коленями больно дернулись, напоминая о мучениях. Нет, туда нельзя, а окон здесь не было. Я озиралась и пыталась найти сундук или шкаф — хоть что-то, где могла бы спрятаться.

Пусто, были только полки да стол в центре. Чародеи бубнили над кубком; это не продлится долго, скоро они возьмутся за меня. Боги…

Я крутилась на месте, но не видела спасения. Комната напоминала капкан, а открытая дверь — издевку. От страха переворачивались внутренности, время уходило, но что делать?!

Снежинка шевельнулась, и захотелось обнять ее. Прижаться крепко-крепко и почувствавать ту единственную, что была честной. Стало стыдно за свою злость. Следовало прислушаться и искать подвох, а не дуться.

Встать не получилось — ноги ослабли, а голова кружилась. Пришлось ползти до стола и ухватиться за край, чтобы подняться. Снежинка казалась белой, как бумага, даже ее коса посветлела. Щеки впали, глаза тоже, и я стиснула зубы; что делал с ней проклятый колдун? Вцепиться бы ему в морду, да сил не хватит.

Нужно было что-то сказать и утешить Бригиту, но мне и самой это требовалось, поэтому в голову ничего не приходило. Ее грудь медленно поднималась и опускалась, как у спящей, но глаза были открыты. Нежно-голубой цвет стал мутным, она смотрела на меня и будто не видела.

Вдруг Снежинка улыбнулась. Слабо, но по-доброму. Боги, какими дурами мы были, ведь могли объединиться и спастись.

— Беги, — шепнула Бригита, — ты следующая.

— Елена. — Голос Калсана разнесся по комнате.

Он звучал гулко и будто отовсюду. Проклятый туман клубился и извивался, готовый схватить меня, задушить или бросить в стену. Мысли путались, я с трудом подняла голову и взглянула на чародея.

— Подойди, — велел он.

Дым сгустился, Калсан вырастал из него бледно-красной тенью. За ним стояли истуканы, как всегда неподвижные, молчаливые, с чернотой вместо лиц, будто готовой затянуть меня в другой мир. Чем дольше я смотрела на них, тем сильнее впивалась пальцами в край стола.

Где-то рядом сопел Анадор, протяжно и с усилием. Казалось, что кто-то неизвестный пробирался сквозь туман и искал меня. Что вот-вот появится силуэт с оторванной рукой или пробитой головой — здесь были духи, призраки мертвых людей, это они помогали чародею.

Так и виделись дорожки запекшейся крови, торчащие из плоти кости и мутный блеск глаз. Нет, это склянки блестели, и кубок в руках Калсана. Он шагнул ко мне, истуканы тоже. Их плащи всколыхнулись, словно под ними не было тел. Вдруг они действительно превратились во что-то другое?

Я отскочила назад и оказалась в углу комнаты. Склянки звякнули за спиной, Калсан медленно приближался, словно летя в тумане. Хоть его помощники остались на месте — был шанс спастись. Плевать на заклинание в конце коридора, выползу как-нибудь.

— Елена, выпей это, и все закончится. — Калсан поднял руку с кубком, и вспомнилась кровь на разделочной доске, когда Кэйа готовила. Холодная, пахнущая мясом.

Кто знает, что там намешано. Боги, у меня ноги гудели от напряжения. Хотелось броситься к выходу, но чародей поймает, нужно подпустить ближе.

Он все шел и шел, высокий, сильный… нет, мне не проскользнуть мимо. Руки тряслись, я комкала юбку, сцепляла пальцы, но становилось только хуже. Вдруг за спиной что-то звякнуло; может, ударить Калсана склянкой, чтобы отвлечь? Мне хватит мгновения, он не помчится за мной с кубком, а истуканы далеко.

Чародей замер рядом и протянул кубок:

— Пей.

Его лицо терялось в дыме, виднелись только нахмуренные брови и глаза. Калсан не моргал; он же чародей и остановит меня, а потом отдаст Анадору в наказание. Слуга побьет меня.

Страх затмили разум. Не думая, я схватила первую попавшуюся склянку и взмахнула рукой. Все происходило быстро, еще чуть-чуть, и он отшатнется, освободит дорогу!

Но у виска Калсана моя рука замерла, ее будто отбросило порывом ветра. Не может быть… я изо всех сил пыталась достать до чародея и подалась вперед, когда увидела его взгляд: белки почти терялись, а зрачки напоминали две дырки.

— Не доводи до крайностей. Выпей, и сможешь уйти.

Туман скрывал движения губ, и слова звучали из неоткуда. Боги, он заворожил меня, отсюда не уйти! Рука вдруг ослабла, пальцы разжались, и склянка разбилась с оглушительным звоном. Он еще не стих, когда за спиной чародея показались его истуканы и черный силуэт Анадора. Все тихие, безликие.

Я не знала, что делать. Но выход должен быть, должен!

— Пей, — велел Калсан и дал мне кубок.

Пришлось взять — что оставалось? Но пить не стану, ни за что.

Чародеи надвигались, заставляя меня вжиматься в угол. Полки впивались в спину, сосуды трещали.

— Выпей, и пойдешь к себе, — медленно произнес Калсан.

Он тоже приблизился… когда? Теперь его грудь была перед носом, а мерное дыхание убаюкивало.

Я поднесла кубок к губам, пытаясь найти выход. Изобразить обморок? Нет, он все поймет, или сам зальет в меня это зелье.

— Пей, там один глоток, и все закончится, обещаю.

Как же ласково он говорил. Хотелось забыться и верить, но нельзя. Вылить содержимое? Так и поступлю. Я набрала зелье в рот и услышала плач Снежинки — Калсан не отпустит ее просто так и снова будет издеваться.

Что еще сделать, боги? Не знаю, мне было так жутко, что перед глазами возник Осберт, затем матушка, отец. Что будет с ними? А Тарваль? Мы так и не простились, он будет до конца дней злиться на меня.

Я проглотила зелье, выхода все равно не было. Вкус не ощутился, только что-то вязкое, с трудом текущее в горло. Эта мерзость будто хотела выбраться… а если она живая? Там кровь Снежинки, ее душа. Я уронила кубок и схватилась за шею. Сейчас что-то произойдет, нельзя взять и выпить душу другого человека!

Собственное дыхание показалось скрипучим, Калсан принялся что-то бубнить и опустил ладонь на мою голову. Он говорил, говорил, говорил, а я уносилась куда-то.

У Снежинки все наряды были светлыми и очень красивыми. Много верхних юбок и накидок из газа, кружевные воротники, рукава. Но ткань была не лучшего качества, она явно сказала правду о службе во дворце.

Калсан называл ее «леди», как высокородную. Наверное, семья Снежинки обеднела, и у нас было много общего. Сердце сжималось от стыда и горя — что со мной не так? Расстроила брата, обманула родителей, даже Бригита страдала от моего дурного настроения. Она в долгу не оставалась, но это объяснимо.

Я вздохнула и достала из сундука одно из немногих платьев Снежинки, подходящих для верховой езды. У него был светло-голубой лиф, расшитый белым узором. По краю овального выреза сиял бисер, а простая юбка тянулась до щиколоток. Сапоги из белой кожи оказались по размеру, но узкими, и пришлось надевать зимние чулки. Все равно с гор тянуло холодом, не умру.

Я чувствовала себя отвратительно в платье Снежинки! Будто сняла с мертвеца саван и замоталась в него.

О, нет-нет, долой такие мысли. С ней все хорошо, Калсан обещал:

«Иллюзия будет действовать, пока наша леди в добром здравии», — говорил он. Мне не верилось в его честность, но как спасти бедняжку? А себя? Боги, перед глазами до сих пор стояла миска с кровью, глаза Бригиты и силуэты в красных сутанах. Они появлялись, когда хотели, терзали меня и не давали забыть. Стыд, страх и растерянность клокотали вторым пульсом.

Хватит. Я взяла гребень для волос и села на кровать. Чужое платье мерзко шелестело и сдавливало грудь, хотя было велико. Ткань словно обрела разум и восстала против воровки — меня. Она кололась, даже собственное белье не спасало.