– Обратитесь, – разрешил аксакал.

И Чернецов завел разговор, конечно же, с Ильмирой:

– Вот я заметил, что вы славянской наружности. А что вы делаете в горах Дагестана?

– Это правда, – живо ответила Ильмира. – Я действительно русская и по крови – христианка. Моя родина в Беларуси, в провинциальном городе, где я родилась и прожила восемнадцать лет. Но потом, чтобы выйти замуж за Ахмета Рахмедова, человека иной религии, я приняла его веру. И теперь живу так уже двадцать лет.

– Вы двадцать лет живете в Дагестане?

– Да.

– А зовут вас как?

– Ильмира. Для белорусов имя, конечно, странное, а здесь оно очень удобное.

– Вас так назвали с рождения или вы сами приняли это имя?

– Так меня зовут всю жизнь, а назвали в честь акушерки, помогшей мне появиться на свет; она была татаркой. Этим именем меня крестили.

«Вот и познакомились, дорогая!» – по себя обрадовался Чернецов.

– А может быть, вы мне расскажете об этнических особенностях лезгин?

– О нет, – вмешался Шамиль Казбекович, – она по происхождению не лезгинка, поэтому ничем вам помочь не сможет. Извините.

Сашка расстроено умолк.

Беседуя с журналистом, Ильмира успела заметить, что он весьма хорош собой, молод и аккуратен. В него можно было бы влюбиться, если бы для нее это не являлось запретным грехом. Однако после индивидуальной беседы с Александром Ильмиру будто подменили. Она вдруг потеряла покой и стала думать о журналисте днями и ночами. Мысли ее были настолько глубокими, что она иногда не слышала, как к ней обращаются в доме, чего от нее хотят дети, что ее зовут. Глядя вокруг себя, Ильмира со страхом понимала, что окружающее ее общество людей становится ей все более противно. Она боялась себе признаться, что ей понравился журналист, что ее к нему тянет. Ей казалось, что это не то влечение, которое греховно и запретно, а просто журналист был русским, и теперь их двое русских в этом глухом дагестанском ауле, населенном одними лезгинами. Это национальное, успокаивала себя Ильмира.

Поздним вечером, когда в гареме все утихло, Ильмира предприняла секретную вылазку. Она вылезла из кровати и на цыпочках спустилась на первый этаж дома. У кого-то слева от нее работал телевизор, но как раз поэтому ее и не услышали. Ильмира кралась, как кошка, осторожно, с оглядкой, стараясь не шуметь, и, наконец, отодвинула задвижку. Лицо обдал теплый ветер. Ильмира ступила шаг за порог, плотно прикрыла дверь с улицы и со всех ног побежала без оглядки.

Она быстро нашла палаточный лагерь телевизионщиков. Мужчины мирно спали в своих шалашах. Окрестность освещали только звезды и луна. Место, облюбованное телевизионщиками, было тихое и уединенное, по безлюдности напоминавшее лес, где за сохранность личных вещей никто не боялся. Ильмира старалась угадать палатку Александра.

Палатка закрывалась изнутри на «молнию». Приподняв ее за самый край, Ильмира открыла ее створки и заползла внутрь, но нечаянным движением разбудила спящего. Тот вскочил как ужаленный.

– Вы кто? Как вы сюда попали?

В лицо Ильмире ударил свет от фонарика. Она обрадовалась: перед ней сидел Александр.

– Это я, – тихо ответила Ильмира. – Вы ведь хотели, чтобы я пришла?

Чернецов вгляделся в незваную гостью.

– О боже, это вы! Ильмира, да это возможно ли?

– Я давно заметила, как вы на меня смотрите… Я очень боюсь, но я пришла к вам разбавить это надоевшее мне общество.

– Как вы меня нашли?

– Почувствовала.

– А как вы ушли из дома?

– Осторожно. Прошу вас, освободите меня от этого! Эта слепая вера и этот край отняли у меня все, я теперь всего лишь бесправная женщина. Мне все надоело! Я хочу домой!

– А как же ваши дети?

– Здесь дети всегда остаются с отцом, – отрешенно ответила Ильмира. – По правилам мусульманского права при разводе супругов с матерью остаются девочки до времени выхода замуж, а мальчики – лишь до семи-восьми лет. Но я не думаю, что Ахмет бы отдал мне их. Здесь другие порядки.

Чернецов взял ее за руки и некоторое время молча любовался и ими, и лицом Ильмиры.

– За тобой нет «хвоста»?

– Меня никто не видел.

– А где твой муж? Что-то я его не видел… Хоть бы посмотреть, как он выглядит…

– В Дербенте: там у него офис фирмы по грузоперевозкам, соучредителем которой он является. В его личном распоряжении несколько грузовых фур и микроавтобусов. Он в Дербенте пропадает часто и подолгу, но переезжать туда не думает: ему удобно жить так, как есть.

– Ты у него единственная жена?

– Да. В Дагестане многоженства нет, потому что Дагестан – территория России, а в России полигамия запрещена законом. Полигамию разрешает религия. Но если мужчина решил взять вторую жену, он должен быть готов ее содержать. У Ахмета нет такой возможности. Вторая жена берется только с разрешения первой. А Ахмет такой человек, что женится только по любви, нелюбимая женщина ему не нужна. Вообще, многоженство не столь распространенное явление, как кажется. В некоторых мусульманских странах по закону мужчина может иметь лишь две жены, а в ряде стран полигамия и вовсе запрещена.

– А что такое шариат? Сейчас часто говорят о нем, даже ругают мусульманское правосудие, что, якобы, оно основано на законах шариата. А насколько это правда?

– Правда. Шариат в переводе с арабского «ясный путь, по которому надлежит следовать». В принципе, это исламский образ жизни. Шариат – мусульманское законодательство, включает нормы, которые регулируют семейные, гражданские, бытовые и прочие взаимоотношения мусульман. В шариате предписано все: нравственные законы семейной жизни, различные разрешения и запреты. Все это закреплено в Коране и по этим правилам живет весь мусульманский мир.

– А село это тоже по шариату живет?

– Обязательно. В городах, особенно в крупных, больше открытости и свободы, больше лояльности, а в сельской местности, конечно, жестко. А в нашем ауле особенно: у нас абсолютный патриархат. Аулом негласно правят старейшины – они есть почти в каждой семье, а старейшины по складу души ортодоксальные ревнители традиций, поэтому у нас здесь все очень консервативно. Самый консервативный, конечно, быт. Религиозная обрядность в быту тесно связана с лично жизнью людей и является для многих только данью семейным традициям. Ряд мусульманских обрядов и праздников принимается некоторыми людьми как выражение национальных обычаев. В религиозно-обрядовой стороне жизни и семейно-брачных отношениях свои позиции сохраняет шариат.

– А кровная месть здесь есть?

– Наблюдается. Вообще лезгины от кровной мести давно отказались – сегодня это обычай себя практически изжил. Но в нашем селе живут родовыми сообществами и очень чтят культ предков, а там, где есть родовое сообщество и культ предков, кровная месть в некоторых случаях необходима – например, убийство родственника или оскорбление семейной чести. Если за это не отомстить – считается позором. Десять лет назад, помню, в другом конце аула у нас произошло изнасилование, а в этих краях оно запрещено. Какой-то махачкалинец надругался над местной девушкой – насильник был приезжим, потому что здешние никогда на такое не пойдут: они знают, что здесь подобные вещи жестоко караются. Так вот Аслан, старший брат той девушки, его отловил и перерезал горло – по обычаю кровной мести. Правда, ее саму тоже убили – за то, что своим бесчестьем опозорила семью. Как сейчас вижу: Аслан идет по аулу с окровавленным ножом.

– Когда совершают кровную месть, как-то по-особенному убивают?

– Обычно перерезают горло: так правильней.

Чернецов свистнул:

– Жестоко!

– Увы…

– Но паранджу, я смотрю, здесь не носят…

– Нет. Одежда подобного рода в России не принята.

– Так ты, наверно, знаешь здешний язык?

– Лезгинский? Знаю, конечно. А еще арабский. Коран написан на арабском языке и молитвы читаются тоже на арабском. Итого четыре языка.

– Почему четыре?

– Ну как же… Русский, белорусский – я его еще не забыла, лезгинский и арабский. Так что я полиглот.