– И что? Она долго хотела? – с любопытством в голосе спросила Паулина.

– Всю жизнь. Она очень меня любила. Мы с ней за тридцать лет совместной жизни даже не поссорились ни разу. Точнее, одна ссора все-таки была. Клэр хотела иметь детей, но в первые годы у нее никак не получалось забеременеть. Она очень переживала, а я, признаться, радовался: у меня не было ни малейшей тяги к отцовству. Но вот спустя два года с блеском в глазах она сказала мне, что ждет ребенка. Ей уже шел тридцать девятый год, это могло быть опасно, и я тогда предложил прервать беременность, чтобы не рисковать. Боже, как она кричала! В общем, после бурной ссоры, проведя ночь в гостевой комнате, я вдруг понял, что, если ее желание стать матерью так велико, значит, я должен его поддержать. В конце концов, это была не такая уж и большая плата за ту жизнь, которую я вел благодаря своей жене. Так в 1980 году у нас появилась дочь. Дженни.

Макаров снова посчитал в уме, и получилось, что этой неведомой дочери сейчас тридцать девять лет. Правда, это неожиданное знание абсолютно ничего ему не давало. Михаил Евгеньевич внес еще одну порцию шашлыков, наконец-то тоже сел к столу, налил рюмку водки и чокнулся со своим деловым партнером, который сидел на краю стола с откровенной скукой на лице. Ему все происходящее, похоже, было так же неинтересно, как и Макарову.

– Сэм, вы никогда раньше не говорили о том, что у вас есть дочь! – воскликнула Даша. – Мы два раза провели вместе по десять дней, но вы даже не обмолвились об этом. Я была уверена, что вы одиноки. Вы же все время путешествуете.

– А почему наличие у меня дочери должно влиять на мою любовь к путешествиям? – удивился американец. – Конечно, я согласился с тем, что у нас будет ребенок, и до совершеннолетия Дженни я выполнял свои родительские обязанности в полной мере, но я никогда не чувствовал ни капли того, что принято называть отцовскими чувствами, и мы с дочерью совершенно чужие люди.

– Как это? – не поняла Настя.

Макаров со слов Игната знал, что девушка выросла в многодетной семье и была очень привязана к родителям, братьям и сестрам.

– Ну так. – Американец пожал плечами. – После школы дочь поступила в университет и уехала из дому. Она сделала неплохую карьеру, состоялась в жизни, чему я, конечно, очень рад. Но мы не видимся и не переписываемся, потому что оба не имеем такой потребности. Нас связывала только Клэр, к которой мы оба были привязаны, но после ее смерти я ни разу не видел Дженни.

– И сколько же вы не виделись? – продолжала задавать вопросы Настя.

– Десять лет.

– И все это время вы путешествуете по миру?

– Не совсем. После смерти Клэр я привел в порядок дела, выполнил свой долг по отношению к ее памяти, а потом продал наш дом и практически все имущество, после чего и начал вести кочевую жизнь. Я мечтал посмотреть Европу, поэтому сначала обосновался на полгода в Париже, потом переехал в Лондон, затем в Мадрид, Амстердам, Прагу. Вот уже восемь лет, как я постоянно перебираюсь с места на место, не привязываясь ни к какому-то одному, не отягощая себя недвижимостью. Живу в отелях, лучших и самых комфортных, питаюсь в ресторанах, знакомлюсь с новыми местами, включая глубинку, обычно не вызывающую интереса у туристов. Иногда наведываюсь в Израиль, у меня же там остались родственники, но эту страну я не люблю, потому что меня там не понимают, как это ни печально.

– И в чем же заключается это непонимание? – хищно улыбаясь ярко накрашенным ртом, спросила Анна.

– Они не понимают, как можно сорить деньгами и переплачивать за то, что можно купить дешевле. К примеру, в последний раз я приплыл в Израиль с Кипра. Туда ходит паром, билет на который стоит сто шестьдесят евро. Я же нанял яхту, которая перевезла меня за десять тысяч. И мои соотечественники никак не могли взять в толк, зачем выкидывать деньги, если можно сэкономить. Но я не привык экономить, я привык обеспечивать себя всем самым лучшим. Мне не так долго осталось жить на этом свете, чтобы я жертвовал своим комфортом из-за денег. Мне все равно будет некому их оставить. Поэтому мои деньги нужны мне при жизни, а не после смерти.

– Почему же вам некому оставить свои деньги, если у вас есть дочь? – отчего-то семейный уклад Сэма Голдберга волновал австриячку Анну сильнее, чем всех остальных.

– Моя дочь – взрослый, самостоятельный человек, который достаточно зарабатывает, чтобы обеспечить себя и своих детей. Она – преуспевающий юрист, и за ее будущее я спокоен, тем более что после смерти Клэр она получила неплохое наследство, доставшееся той от отца. Моя дочь – обеспеченная женщина, и долгое время я вообще не собирался включать ее в мое завещание.

Этот человек будто бравировал своим эгоизмом. Как ни странно, его позиция вызывала у Макарова даже некоторое уважение. По крайней мере, он не пытается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. Вот только понять бы еще, зачем он вообще все это им рассказывает.

– А откуда у вас деньги, если весь капитал семьи вашей жены ушел к дочери? – спросил вдруг Михаил Евгеньевич, отвлекшийся от разговора со своим то ли другом, то ли гостем, то ли начальником. – Почти десять лет переезжать с одного места на другое и ни в чем себе не отказывать – дорогое удовольствие. Или вы в Китае так разбогатели?

– Нет, конечно. – Американец добродушно улыбнулся и снова покрутил в руке часы. Отблеск драгоценных камней упал на потолок, стены, зайчиком заглянул в пышущий огнем камин. – Я же вам сказал, что, когда я женился на Клэр, мне повезло в первый раз в жизни, но был еще и второй. Видите ли, когда родилась Дженни, тесть подарил мне деньги. Сумма была не очень большая, но я взял кредит в банке и купил здание на Манхэттене. Офисный небоскреб, который я тут же начал сдавать, чтобы на вырученные средства расплачиваться с ипотекой.

Он прикрыл глаза, словно вспоминая что-то, и коротко рассмеялся.

– Клэр была крайне обеспокоена этой покупкой. Здание стоило двести пятьдесят тысяч долларов, и сорок лет назад это были очень большие деньги. Ссуду я выплатил довольно быстро, потому что сдача офисов в аренду уже тогда была прибыльной. Но ни Клэр, ни даже ее отец, который был очень деловым человеком, очень, не могли предположить, что спустя несколько десятилетий цены на недвижимость взлетят и это здание будет стоить уже пятьдесят миллионов. Я по-прежнему сдаю его в аренду, и деньги, которые переводит мой поверенный, позволяют мне вести именно такой образ жизни, который мне нравится. Денег у меня столько, что я все равно не успеваю их тратить. В одежде и еде я неприхотлив, так что путешествия с комфортом легко могу себе позволить.

– Вы что, миллионер? – спросила «Лиза из Газпрома», как про себя назвал ее Макаров.

– Да, – спокойно ответил американец. – Но в этом, надо признаться, нет моей заслуги. Мне просто повезло.

Дождь за окном припустил с новой силой. Косые струи били в стекла террасы с такой силой, что удары гулом отдавались даже в каминном зале. Снаружи не видно ни зги, казалось, небо, плача, упало на землю и теперь и лежало ничком, не в силах подняться. В жарко натопленном зале было уютно и безопасно, но Макарова внезапно бросило в озноб только от одной мысли о бушующей за окном непогоде. Ураган надвигается, что ли?

– А сюда вы зачем приехали? – Анна задала Сэму новый вопрос, и Макаров вдруг почувствовал, что страшно устал от всех этих ненужных ему подробностей чужой жизни. – Из любви к путешествиям?

– Не совсем. – Голдберг откинулся на спинку своего кресла, снова поиграл с часами, которые, казалось, притягивали к себе все взгляды. Хорошо еще, что люди в усадьбе собрались приличные, на золотую цацку с драгоценными камнями вряд ли позарятся. – Видите ли, я приехал в Россию, чтобы найти своего ребенка.

– Как это? – не понял китаист Илья. – Ваша Дженни что, в Россию перебралась? И вы решили восстановить с ней отношения на старости лет?

– Нет, к Дженни это не имеет ни малейшего отношения, – покачал головой американец. – Так получилось, что у меня есть еще один ребенок.