— Знаешь, мне пришло в голову, что Май могла с самого начала направлять «Голос» так, чтобы в итоге прийти к власти. Понимаю, это звучит бредово…

— Да не сказала бы. Как по мне, вполне правдоподобно звучит, — возразила Франческа. У меня как камень с души свалился. Хоть кто-то разделяет мои невероятные идеи.

— Только это неважно, у власти она все равно не удержится, — добавила Фандбир.

— А мне, наоборот, кажется, что ее не сбросить. У меня нет никаких доказательств ее вины, а она офигенно ловко ухитряется дергать за ниточки всех окружающих.

— Тебе и не нужны никакие улики против нее. У тебя же есть голос. Неужели ты до сих пор этого не понял? — мне показалось, что Франческа смотрит на меня с сожалением.

— Я не имею к «Голосу» никакого отношения. Говорю же, они — игрушка Май.

— Я не об этом.

— А о чем? — мне опять не хватало мозгов, чтобы понять ее слова.

— Ладно, забей. И это тоже неважно.

— Но Май узурпатор!

— Это ненадолго. Скоро власть перейдет к доминирующему классу. Я давно над этим работаю. Только это секрет, договорились?

Я уставился на Франческу. Неужели я так ошибся? Неужели она все-таки часть «Голоса»?

— Ты ведь не собираешься ничего взрывать? — спросил я.

Франческа рассмеялась.

— Конечно нет. Пик был глупцом, скорее всего, спровоцированным Май. Я — не Пик.

Вот это-то и пугает. Даже страшно представить, что может натворить Франческа с ее мозгами и воображением.

— Доктрина должна уйти в прошлое. Ее экономическая эффективность законсервировала наше общество, остановив всякое развитие. Ради прогресса нам нужны трудности и катастрофы, ошибки и противоречия. Людям необходимо конкурировать друг с другом, мечтать и разочаровываться. Я думаю об этом лет с десяти. Мне кажется, даже эксперимент Триумвирата здесь ни при чем. Проблема развития общества волновала меня всегда.

Я слушал Франческу, понимая, что мы принадлежим к разным видам. Меня в десять лет волновали велосипед и футбол.

— Но ты точно не собираешься никого убивать? — снова спросил я.

— Насилие — глупость. Я собираюсь выступить против экономической составляющей нашей Доктрины. Остальное произойдет само собой.

— Как выступить? Предложить какой-то новый путь?

— Вот именно! Необходимый новый путь! У тебя хорошо получается подбирать слова, — глаза Франчески сияли, как у кошки.

— И когда ты это планируешь?

— Мне нужно совсем немного времени. Можно сказать, все уже началось. Пара дней — самое большее.

Класс.

Я почувствовал, что ужасно хочу спать. Даже несмотря на то, что мои зубы выстукивали барабанную дробь.

— Кстати, хочу дать тебе совет — пока все не началось, держись в тени. Волна поднимется такая, что тебя вполне может вынести на самый верх. И пойми наконец, что тебе не нужны никакие доказательства — они сами дали тебе голос, — Франческа втолковывала мне что-то, словно я был трехлетним ребенком, но я ее по-прежнему не понимал.

О чем она? О моем праве голоса в Сенате? Что может один мой голос против всех сенаторов?

— Ладно. Приятно было поболтать.

— Мне тоже, — улыбнулась Франческа, — желаю удачи. Лови волну, все в твоих руках.

В ее последней фразе мне послышалась издевка.

Возвращаться домой было поздно. Я развесил одежду в своей каморке и улегся спать на нескольких мешках, взятых со склада.

Пусть Франческа предложит свой новый экономический путь. Какая в этом может быть беда? Тем более что и тут я тоже ни черта не понимаю.

И все-таки что-то в поведении Франчески меня очень напрягло. Теперь Фандбир уже не казалась такой безобидной, какой я считал ее, узнав о ее непричастности к «Голосу». Вспомнились ее слова о том, что Триумвират своим экспериментом вырастил монстра. Почему она считает себя монстром? Что за волну собирается поднять?

Я всерьез размышлял о том, стоит ли сообщить обо всем Константину. Когда я в последний раз промолчал о преступлении против Доктрины, Пик взорвал галерею. Да, Франческа пообещала никого не убивать, и тем не менее.

Честно говоря, меня остановила только мысль о газе в вентиляции. Этим людям я тоже не доверял.

Весь следующий день я хотел спать, а денек выдался напряженным. Назавтра мне предстояло впервые посетить Сенат в новой должности.

К счастью, мое председательство в комитете не предполагало ежедневного посещения Сената. Я всего-то должен буду являться туда раз в неделю, для того чтобы озвучить идеи комитета, если таковые будут иметься, в чем лично я сильно сомневаюсь. Откуда бы им взяться?

Также предполагалось, что еще один день в неделю я буду тратить на собрание самого комитета, где мы будем обсуждать законопроекты и другие действия Сената.

Бред. Что мы вообще понимаем в законодательстве? Я вот, честно говоря, вообще ни одного закона не читал. Боюсь, теперь этому придет конец.

Предстоящее событие очень напрягало. Во-первых, мне пришлось купить костюм. Во-вторых, канцлер Май лично позвонила мне и с ее вечным доброжелательным энтузиазмом сообщила, что от меня ожидают очередной речи. И хотя я уже привык нести всякую чушь перед коллегами по складу, на этот раз все планировалось гораздо круче.

Я так понял, это будет трансляция моего выступления в Сенате на весь Город.

К счастью, Май тактично намекнула, что, поскольку у меня пока нет опыта таких публичных речей, она готова предоставить мне примерный план выступления. Я искренне поблагодарил. По крайней мере, не придется ничего выдумывать. Все уже выдумали за меня.

О моих беседах с Дядькиным и Франческой никто не сказал ни слова. Скорее всего, в начавшейся суете ни у кого просто не было времени на мои глупые выходки.

Примерно к полудню Константин выгнал меня со склада, отправив домой отсыпаться и учить текст выступления. Я не стал спорить, честно говоря, коленки слегка подкашивались. В метро я ознакомился с тем, что завтра предстояло вещать с высокой трибуны. Поразительно: они даже слова подобрали те, которые я обычно использую.

Как выяснилось, говорить я буду кратко, но эмоционально. Поведаю об успехах моего склада, о гибели моей подруги Татьяны, о том, что мне трудно не осуждать Триумвират, поблагодарю Сенат и канцлера за возможность, предоставленную гражданам моего сектора, но выражу надежду, что это не предел влияния доминирующего класса на общественную жизнь Города.

Последнее «мое» высказывание поразило своей наглостью. Май хочет, чтобы я такое озвучил? Считает, что сектор А меня единодушно поддержит, а остальные сектора это проглотят? Причин не доверять выводам канцлера у меня не было, что пугало.

Неужели я не ошибся, и Май действительно готовит почву для создания Триумвирата из представителей разных секторов? И завтра я вобью первый гвоздь в гроб Доктрины?

Как же это ужасно, что такие решения выпали на мою долю. Я не подхожу для этой роли, я не гений с двумя сотнями баллов. Я просто не понимаю, что будет правильным, а что приведет к катастрофе. Меня, скорее всего, и выбрали-то как раз поэтому.

Я опять не мог заснуть, мечась в сомнениях, а не сбежать ли мне от всего этого. Просто не пойти завтра никуда. И что дальше? Константин прав. Куда я от всего этого спрячусь?

Из-за проклятой бессонницы я снова собрал рисунки Татьяны и принялся их бездумно пересматривать. Кошмарный портрет Май я перелистнул зажмурившись. Как Татьяна вообще с этим жила? С талантом так видеть людей?

В пачке мне попалось сразу несколько портретов, в которых угадывались мои собственные черты. Не могу сказать, что Татьяна мне польстила. Какой-то грустный квадрат с непропорционально большими глазами и ладонями. Ну, насколько пропорции глаз и ладоней вообще применимы к квадратам. Узнал я именно свои глаза.

А потом мне попалась еще одна жуть в багровых тонах. Какая-то маленькая изломанная фигура в нижнем углу листа, из которой тянулись наверх острые щупальца. Вроде бы ничего больше, но впечатление создавалось пугающее. Какой-то мифический кракен, способный утянуть на дно любой корабль.