Когда наконец музыка грянула последний раз и объявили короткую передышку, чтобы люди смогли налить себе ещё вина и воды, Злата подсела к Ясному Глазу, сидящему на пустой скамье.

— Вот Аюша! – улыбнулась она. — Какого красавца себе отхватила! Жаль, что на корабле только мужчины да яуты, а то и ты бы, глядишь, порезвился, поплясал с молоденькой красавицей.

Ясный Глаз добродушно засмеялся, отчего широкие плечи его затряслись, и похлопал себя по коленям. Затем провёл руками по щекам и посмотрел на девушку.

— Да уж, веснянку нашу, глядишь, скоро замуж будем выдавать. Вот веселье закатим! Да только позволит ли ей её муж тогда летать с нами? — Ясный Глаз вопросительно посмотрел на Злату.

— Если позовёт, пусть сама решает, сердцу захочешь — да не прикажешь. — Она вновь посмотрела на яутов. Что скрывали их хмурые взгляды? Они пристально наблюдали за всей неразберихой в зале, но сами не сдвинулись с места, будто нечаянный праздник их вовсе не касался. Встань они ранее, чтобы уйти, как бы восприняли это люди? Может быть, махнули бы рукой, дескать, что с них возьмёшь, но в этот исход верилось меньше всего: данный поступок посчитают обидой, нанесённой намеренно, чтобы показать превосходство не в пользу расы людей.

Она вдруг вспомнила самые первые встречи с Вереском, когда они воспринимались как что-то новое, необычное, своеобразная игра. Однажды Ак’ш спросил, что означает её имя, и Злата попыталась объяснить так, как отвечала бы человеку, но яут не мог понять звука, который для него ничего не значил. Тогда в голову пришла мысль дать другое сравнение: золото. «Почему тебя назвали драгоценным металлом?» Вереск недоумевал, ведь перед ним сидела, в общем-то, на тот момент, бедный мастер слова, как говорят сами уманы: ни гроша за душой.

«Потому что это означает вовсе не металл, а показывает отношение родителей к ребёнку: ненаглядная, любимая, драгоценная, оберегаемая и та, которую ждали». А’кш действительно был удивлён, но предпочёл называть уманку словом «золото» на своём языке. Тирра – золото, металл.

Злата положила руку на плечо Ясному Глазу и улыбнулась ему. Этот добродушный мужчина зорко следил за Аюшей, и он обязательно выйдет на честный разговор с Брандом: каковы намерения, если просто порезвиться, то пусть не кружит девке голову, так как он улетит в итоге, а ей потом маяться неразделённой любовью.

Любовь — наверное, только у людей есть такое слово, которое означает чувство, душевное состояние. Когда любовь взаимная, хочется петь и радоваться жизни, а когда один любит, а другой нет, то переживается это тяжело, со слезами. А’кш не любил её, Тирру, она это знала и напрасных надежд не строила, но пыталась дать определение возникшим чувствам.

Или это вовсе не чувства? Может быть, это желание обладать, взять то, что хочешь, забрать себе. Так ребёнок хочет игрушку, так уже взрослый человек может сказать «желаю» касаемо вещи, животного, другого человека. Можно ли провести такую параллель с яутами и конкретно с А’кшем? В данном случае он изъявляет желание взять что-то, но предпочёл делать это, применяя хитрость: самочка должна пасть жертвой перед богатыми дарами, а бедная и ничего не имеющая, кроме своих музыкальных инструментов, тем более.

Но Злата оказалась не падкой на украшения. Менестреля купить нельзя, и игра в паука и в сеть продолжилась дальше. Певчая птица должна сама залететь в клетку и закрыть её за собой. Изощрённый метод, длящийся уже не один год. И дело даже не в Вереске, ведь сколько было женихов до него, настоящих, и все они люди, но ни один не получил положительного ответа. Мужчина, будь он хоть какой расы, желает получить то, что приятно его глазу и слуху. Человек и яут — оба охотники, и на поле боя главной наградой выступает чья-то жизнь.

Аюша всё ещё щебетала с вдруг ставшим своим Брандом, а он уже надел на тонкий аккуратный девичий пальчик колечко, и девушка совсем расцвела. Улыбчивая, любовалась подарочком, ведь до этого в основном менестрели пытались ей преподнести в дар мех с вином — тоже архаичная вещь в космосе, нелепая, но менестрель без этого атрибута никуда. Вино — это приглашение провести вместе ночь и, быть может, утро, но чаще всего только первое, а колечко с камушком, золотое, говорило о чём-то большем.

А о чём говорили подарки Вереска? Злата посмотрела на своё кольцо, которое, если его продать, позволило бы распрощаться с бродячей жизнью. Все дары можно было собрать и сдать их на какой-нибудь торговый корабль, чтобы получить столько средств к существованию, что хватило бы с лихвой. Тогда и замуж можно выйти хорошо, не за какого-нибудь вояку, который сегодня здесь, а завтра там, а за оседлого мужчину, состоявшегося как личность, как человек. Но тогда какой смысл называть себя менестрелем, если готов свободу променять на каждодневную тарелку супа?

Вдруг Ясный Глаз нарушил молчание, сказав девушке, будто прочитал её мысли, что пора бы ей остановиться, выйти уже, наконец, замуж, нарожать детей и быть счастливой хозяйкой своего собственного дома, в котором есть любящий муж. Она невесело рассмеялась и посмотрела на Ясного Глаза так, будто перед ней сидел наивный мальчишка.

— Однажды я прочитала фразу в одной книге: «Не всем сидеть с прялкой и люлькой». Иногда мне кажется, что я не создана для этого, да и вообще для любви. Замужем за музыкой, пожалуй, всё-таки тут я не одинока.

— Музыка тебя не согреет так, как это умеют делать люди. – Голос мужчины приобрёл хмурый оттенок, горький. — Если Бранд спросит моего разрешения взять Аюшу в жёны, я, не раздумывая, дам своё согласие, хотя она мне и не родная дочь, как и вы с Нежданой. Но всё-таки я за вас отвечаю, так или иначе, вы стали моими назваными детьми. Выслушай, Злата, выслушай. Мужчина может себе позволить загубить свою жизнь, а женщина — она как цветок, за ней нужно ухаживать. Как выберешь себе жениха, тут же веди его ко мне, я дам вам своё отеческое согласие. — Ясный Глаз посмотрел на Злату, немного свысока, как родители смотрят на своих детей, и обнял её за плечи.

Кабы всё так было легко, как льётся словами, сколько ни думай, сколько не ищи правильного ответа, а его всё равно нет, пока не попробуешь что-то одно. Будто женщина не может быть ведомой своей мечтой, музыкой. Можно быть счастливой и не считать себя пропащей, несчастной и непременно одинокой.

— Все твои ответы как вода: стекаются в одну реку, к твоему яуту. Глупая ты, глупая, несчастная и глупая. Ты же для него диковинка. Не муж, не брат, не человек, никто.

Злата молчала: а что ответить? Что она всё и сама прекрасно знает? Её любовь горькая, как вересковый мёд, не приносит радости, так как она любит, сердце тянется к нему, к её Вереску, а он паук, стервятник, смерть с жёлтыми глазами, в которых отражается холодная луна.

— Молчишь? Ну молчи, значит, я прав. Тебе давно не шестнадцать лет, чтобы тебя поучали чему-то, сама всё должна понимать. Он тебе не пара и никогда не полюбит, ты его сердце не растопишь, Злата. Погубишь себя. Погубишь.

Она молча встала и вышла из зала. Прислонилась к стене, кутаясь в накинутый меховой плащ: вдруг стало холодно, даже горячие и дикие жёлтые глаза яутов не бросали в жар, не заставляли сердце биться сильнее, когда смотрели в упор, и становилось неуютно, неудобно, хотелось отвернуться, но нельзя. Нельзя, и приходится унимать дрожь, уходить внутрь своих мыслей, чтобы там найти в себе силы продолжить петь и играть.