А’кш медленно обошёл девушку, разглядывая, вдыхая аромат, слушая биение её сердца. Встав позади, его сильные руки легли на её плечи, и яут притянул уманку к себе. Дыхание самца было равномерным, а каждое касание властным, словно он вспоминал каждый прошедший момент.
— Тирра… —Глухое рычание заставило покрыться кожу мурашками. Злата закрыла глаза, повернув голову влево и прижавшись щекой к горячей коже А’кша. — Спой мне, Тирра, только для меня.
Она отошла от Старейшины, обняв себя руками, словно пытаясь согреться. Не оглядываясь, положила руку на человеческий череп, служивший украшением подлокотника широкого кресла, обитого мягкой песчаного цвета шкурой.
А’кш слушал, как напевно, горько, будто тая в сердце вековую печаль, пела Злата. Её сильный и надрывный голос будоражил; слова первых строк растягивались, так, как вьётся ветер, протяжный; остальные же строки переходили из напевного темпа в стремительный, подобно стреле, бьющей в цель.
Конунг мой, бог потаенных слов.
Воронов князь, владыка волков.
Песни даешь и строки стихов,
Скальду бесценный даришь урок.
Конунг мой, твой неумелый скальд
Путает нити в глади стиха.
Кровью сочится в сердце строка,
Кровью плетется в слабых руках.
Конунг мой, ты меня не оставь.
В мыслях и висах, в шелесте трав,
В тропах, дорогах, дальних путях.
Будь со мной, конунг, и в вещих снах.
Повисло молчание, тяжёлым грузом опустившись на плечи. Сильные руки вновь обняли хрупкие плечи; Злата слышала, как тихо звенели унтары, когда А’кш наклонялся к ней. Его дыхание, на её шее, заставляло закрыть глаза, отдаваться волнительному порыву.
Клокотание в груди яута напоминало дикую природу Земли: кажется, так разговаривала ночь, будто кралась тенью, выслеживая, таясь. Дикая, естественная, опасная. Руки самца опустились на стройные бёдра девушки, и она прижалась спиной к его животу. Горячее дыхание обжигало, лёгкие звуки пощёлкивания, потирания бивней друг о друга заставляли забыться.
— Вернись ко мне, Тирра, я дам тебе всё, что ты пожелаешь. — Будоражащий голос над ухом, чуть хриплый, низкий, и Злата готова была слушать эту рычащую речь, упиваться ей. Вновь мурашки пробежали по спине; руки яута поднялись вверх, шурша платьем, пальцами изучая изгибы молодого тела.
Она молчала, как и всегда, когда Старейшина просил остаться с ним, принадлежать ему и петь только для него одного. Злата молчала, но А’кш знал ответ, и буря рождалась в его груди. Он развернул уманку к себе лицом, и она, подняв руки, положила их ему на грудь. Её взгляд сейчас мог бы растопить любое сердце, покорить любую ярость, обуздать, приручить.
А’кш откинул волосы с плеча девушки, открыв маленькое ушко, и склонился к нему. Горячий шёпот заставлял окунуться в знойный летний день, когда солнце стоит в зените. Нежные женские ручки изучали шершавую кожу на груди яута, и даже в этот момент её глаза выдавали не девушку, легкомысленную и несносную, а взрослую молодую женщину: гордую, мудрую. Если бы он мог подобрать правильное слово на языке уманов, то назвал бы её княгиней: за осанку, манеру вести разговор, величавость. Злата прижала голову к груди яута и закрыла глаза.
— Не своди меня с ума, ветер, не буди мою печаль под вечер…
Комментарий к Конунг мой, бог потаенных слов
Мельница - Воин вереска http://www.youtube.com/watch?v=JrCzGnktk3U
“Конунг мой” https://ficbook.net/readfic/6793898 автор Mistress Amber
========== Вересковый мёд ==========
Солнце над полями, выгляни,Из-за седого морокаИ скажи мне, красное,Клясть мне горечь верескаИли ворона?
Вереск сидел в своём широком, богато украшенном кресле, перебирая пальцами красные круглые камни на подлокотнике. Мягкий свет в отсеке не мешал и не обременял. Стены украшали шкуры, мягкие, разного окраса, от молочного до чёрного, словно смоль, цвета. На широком столе стояли металлические предметы, искусно обработанные и вырезанные: череп человека, подсвечники, которые так любила Злата. Раньше она часто приносила бордовые свечи и зажигала их, тогда пряный запах разносился по отсеку, окуная в атмосферу покоя.
Девушка сидела на подлокотнике и перебирала валары яута и унтары. Одну ножку она положила на другую, облокотившись о сильное плечо самца. Синее расшитое платье струилось по её телу; широкие рукава, узкие манжеты, расшитые бусинами узоры и цветы. Коснувшись лица Вереска, Злата встала и тихим шагом обошла отсек, проводя рукой по вещам и запоминая их. Ступив на пуф, она села на широкий стол, резной, украшенный по обычаям яутов воинственными изображениями. Лежащие рядом свечи встали в подсвечник, яркий огонёк оживил их.
— Не уходи, Тирра, не заставляй моё сердце обливаться твеем.
Злата откинула волосы назад и посмотрела на А’кша. Её взгляд был спокойным, изучающим, брови слегка приподняты. Если бы самец встал и подошёл к ней, ничего, казалось бы, не изменилось. Левая рука упиралась в стол, а правая лежала на перекинутой ножке; плечи расправлены, спина прямая, гордая осанка. Во всей позе читалась непринуждённость, словно недавнего неловкого чувства вовсе не было, а долгий перерыв — это лишь минутное дело.
— Не могу, Вереск, не проси, не умоляй, не неволь. Я не могу остаться, мы столько раз это обсуждали. Где найти такие слова, чтобы нам расстаться и больше никогда не причинять друг другу боль?
— Тирра, неужели тебе мало моих подарков? Со мной ты всегда будешь уверена в своём завтрашнем дне, будешь просыпаться не где придётся, а среди самых мягких шкур.
— Оставь этот пустой разговор, мы переливаем слова из пустого в порожнее, и уже не первый год. Если бы дело было в подарках, я осталась бы с тобой, не задумываясь. Но сердце менестреля не купить даже за всё золото Вселенной. — Уголки губ чуть приподнялись, но взгляд остался прежним.
А’кш тяжело смотрел на уманку, его надбровные дуги сдвинулись, придавая образу суровость, непоколебимость и опасность. Опасность: Злата однажды сказала, на заре их встреч, что именно это её привлекло в нём, необузданная сила, неизвестность и звериная стать.
— Тебе не придётся гадать, чем ты будешь сыта завтра — и будешь ли. Я помню, как ты голодала, как твои музыканты пели за корку умановского хлеба, чтобы не умереть с голода.
— Это всё в прошлом. Я не голодаю и, как видишь, не побираюсь. Даже в то время у меня было то, чего не отнять и не продать никому, — воля и простор. Я не бедствую, в моей руке всегда есть дудочка, а за спиной верная лютня. Я пою, о чём пожелаю, о странах, о чувствах, обо всём, а космос — моя свобода.
— Я встречал мастеров слова и музыки, но при этом они могли обеспечить себя своим оружием, когда это требовалось. Можно нанять музыканта, а можно воина.
Злата насмешливо улыбнулась, чуть прикрыв глаза, и качнула ногой. Она понимала, что играет с огнём, отказывая тому, кто может взять то, чего хочет, силой или нет, неважно. Но с Вереском спокойно, он редко выходил из себя и ни разу не срывался на ней.
— Мастеров слова и музыки? Человек, держащий в одной руке лютню, а в другой оружие, не может зваться менестрелем, это наёмник, путник, тот, кто может скрасить своё одиночество между войнами, кто угодно, но менестрелем его назвать нельзя. — Злата улыбнулась, высокомерно, чуть подавшись назад. — Это не одно и то же, нужно быть человеком, чтобы понимать это.
