Не давали Завьялову землю у озера, говорили: «Живи, как все, в деревне или в городе». Он не хотел, как все, не любил беспорядок и грязь, клевету и подхалимство, беззаконие и хамство. Коммунисты и те облажались: сплошь бюрократы, подхалимы, взяточники; погрязли в волоките, кипах ненужных бумаг. Простому человеку в их кулуарах правды не найти. Завьялов решил жить отдельно, своим хозяйством, у него был маленький ребёнок, которого надо растить и воспитывать; и держать подальше от соблазнов и развязной городской публики. Овдовел Завьялов рано, пришлось самому тащить весь семейный воз: и стирать, и варить, и заниматься промыслом. Северина подросла, стала помощницей, научилась мало-помалу у него всему, что умел сам.

– Хозяин, – уже развязным голосом позвал Дерикуйко, – Самогон стынет! Что-то ты нас избегаешь.

– У меня хозяйство, жены нет. Кто же вам чай согреет?

– Садись, пока есть самогон, чай не нужен.

– Северина приедет, чаю захочет, за ребёнком пригляд нужен.

– Ребёнок? Этому ребёнку хороший мужик нужен, вроде меня.

– Для меня она ребёнок, – сказал, как отрезал Николай Николаевич, – А кто не уважительно отзовётся, на этот случай у меня есть оглобля.

– Ладно, ты не серчай, после поговорим, давай нам своего чайку, да мы поедем. Что-то маловата тара оказалась, дно показалось. Ты уж извини, водку мы возьмём с собой, в дороге пригодится.

Северина тащила в мешке улов. Мешок оказался увесистым, пришлось ей согнуться под его тяжестью.

– Неужели, дед, это всё нам! – воскликнул Дерикуйко.

– Разлопатило! А нам что же, не надо? – вопросом на вопрос ответил Николай Николаевич.

– Тогда, надеюсь, поделишься. В голодный год сочтёмся.

«Как же, ты сочтёшься!» – подумал Завьялов.

Он отдал большую часть улова, лишь бы незваные гости поскорее ушли.

– Как-нибудь навестим! – уходя, воскликнул Дерикуйко. Милиционеры молча двинулись за ним к калитке, унося в мешке улов.

– Северина, – сказал дед, – Ты бы лучше лишний раз этому прохвосту на глаза не попадалась, чую, что-то недоброе у него на уме.

– Хорошо, дедушка. С такими упырями, в случае чего, я знаю, как обращаться.

– Знать мало, против силы не попрёшь! У них власть! Закон тоже на их стороне.

Больше на эту тему они не разговаривали.

Ходили слухи, что на заимке Завьялова зарыт клад: золото и драгоценности – поэтому он там и живёт. Это распускались только слухи и выдумывали их люди с нечистой совестью, завистливые и жадные. Может быть, Дерикуйко и подпитывался этими слухами: не зря же он ковырял сапогом землю, пытаясь наверно напасть на след клада.

Золото у Завьялова имелось: золотое кольцо, оставшееся от жены и золотой кулон, который достался по наследству в своё время супруге. Он эти реликвии берёг и надеялся кулон подарить Северине на свадьбу. Таким образом, она вступила бы в законные права на владение им, как наследник.

Всю жизнь Николай Николаевич проработал в леспромхозе на сплаве леса. Водил плоты по широкой, но мелкой реке, которая и находилась-то от заимки всего в полутора километрах. Там он держал свой катер. Маленький лесной посёлок, застроенный на скорую руку бараками, приютил всех, кто не имел постоянного своего угла. Многие остались без работы, но прижились и не выселялись из своих бараков, да и выселяться особенно некуда, нигде их не ждали, состарившихся здесь и оставшихся не у дел.

Сплавлять лес – это их основная работа, но наступили времена, что сплавлять стало нечего. Лес на корню имелся, но лесозаготовки перестали существовать, леспромхоз сам по себе распался, оставив сотни людей без работы и средств к существованию.

Завьялов тогда и решил жить самостоятельно, отдельно от всех. Весь его заработок зависел от промысла зверя и лова рыбы. Заработок получался не регулярный, случайный, зависимый от времени года и Господа Бога, но он приспособился и жил не хуже других.

На сплаве заработки у всех хорошие, но тоже сезонные, в среднем на месяц получалось не так уж и много, но жить вроде можно. Трелёвочник и катер он использовал и для личных нужд. В хозяйстве всегда надо что-то перевезти, подвезти, заготовить дрова и строевой лес. Техника в хозяйстве всегда кстати. Даже на охоту он умудрялся выезжать на катере, обычно попутно, совмещая с работой, но однажды нарушил даже рабочий график. Приехали к нему знакомые охотники, не имеющие ни кола, ни двора, не говоря уже о личном транспорте, ну и за очередным тостом он сам предложил свозить их на луг, богатый водоплавающей дичью, поохотиться. Ему предстояло идти за очередным плотом вверх по реке Великой, а он повёз мужиков вниз, доложив по рации, что следует за плотом. Случилось непредвиденное: прошли они всего три километра, как заклинил двигатель. Никто этого не ожидал, но двигатель решил вести себя по-своему. Убедившись, что двигатель не завести, все высыпали на палубу. Стояла тихая с лёгким ветерком погода. Ярко светило весеннее солнце так, что слепило глаза. Река несла редкие весенние льдины и среди них катер. Свежий воздух, напитанный большим обилием влаги, по-весеннему освежал. Душа бы радовалась, если бы не обстоятельства. Погоду никто не замечал и не радовался.

Люди молча наблюдали, как их несёт вниз по течению, не в силах что-нибудь предпринять. Катер – это не лодка, где можно подгрести вёслами и причалить к берегу.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил капитана один из охотников.

– А что тут сделаешь? – в тон ему ответил капитан, – С таким течением по весенней воде ни один якорь не выдержит. Будем надеяться, что прибьёт где-нибудь в кусты или кто-нибудь заметит с берега и сообщит. А, может, подберёт другой катер, если объявится.

Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы ещё через три километра струя воды не поднесла их почти к самому лугу, на котором они собирались охотиться. Умудрились люди с помощью верёвки и лодочного маленького якоря зачалиться к берегу, а потом уж швартовку сделали настоящую, чтобы случайной льдиной катер не оторвало.

Было за трудовую жизнь много всего, можно написать книгу. Теряли при буксировке плоты, садились на мель, выкидывало при сильном ветре на берег, рвало стальные тросы – всё это происходило, но постепенно забывалось, из памяти стиралось и затмевалось новыми происходившими событиями.

Катер сейчас стоял обсушенный на берегу, ржавел и ждал своего часа. Время от времени Николай Николаевич им пользовался, стягивал трактором в воду, поднимал флаг и запускал двигатель.

– Дедушка, я поеду в город, – услышал он, занятый своими мыслями, голос Северины.

– Чего же с ментами не уехала?

– С ними не хочу, поеду с простыми людьми на автобусе.

– Съезди, коли приспичило. Не задерживайся там. Ты взрослая, я тебя держать не могу.

– Я, дедушка, ненадолго. К ночи вернусь!

Северина взяла деньги, большую сумку и через десять минут уже шагала от калитки в сторону трассы. Не отошла она и ста метров, как почуяла присутствие Косухи.

– Косуха! – позвала она.

Рысь тут же показалась на глаза, но близко не подошла.

– Где же ты пропадала. Я уже начала беспокоиться. Нельзя же так исчезать!

Косуха подбежала к ноге и начала тереться о ногу.

– Ладно-ладно, я тебя простила, только нам сейчас не по пути. Там люди, тебе лучше не показываться.

Косуха проводила её до самой трассы. Там они и расстались. Северина пошла на остановку автобуса, а рысь растворилась в лесу.

Городишко из себя хоть и небольшой, но шумел, скрипел, шуршал на все лады. Больше шума возникало от редких от машин, но и водители кобыл, занимающиеся извозом и перевозкой по заказу грузов, понукали, не стесняясь, своих лошадей, трёхэтажными словосочетаниями. Женщина, передвигающая перед собой тележку с «пломбиром» по рытвинам на дороге, проклинала не ведомо кого своим зычным голосом, привыкшим созывать покупателей, причём теми же словами, что и извозчики своих кобыл.

– Каму-у мороженого? – нараспев тараторила она.

– Поберегись! – это уже относилось к Северине.