- Мне что, рожать в этой кастелянной? - вдруг завопила негодующе женщина.- Как это нет работы? А на мое место? Я ж не могу уйти из-за того, что никого не находится на мое место. Всем подавай артисток, режиссеров, директоров, а в кастелянную - никого. Ну-ка пошли, я сейчас такое устрою этой Фанере Милосской!
И устроила - дым столбом стоял в отделе кадров от этого разговора. Фанера Милосская, она же начальник отдела кадров, не глядя подала Софье Ивановне "листок учета" и больше ни о чем не спросила.
Вживалась новенькая сложно в незнакомый коллектив: все было странным, причудливым, не то что в прачечной, где каждый человек вроде родни - весь на ладони, как в шукшинской сибирской деревне.
Исподволь Софья Ивановна пыталась выяснить, кто же последним видел Шукшина. Говорили разное: кто Бурков, кто Тихонов, кто Бондарчук. Ничего нельзя было понять. У каждого была своя версия, а это наносило простоте взглядов Софьи Ивановны непоправимый ущерб.
А тут фильм о Тиле Уленшпигеле начали снимать. Массовка большая потребовалась. Не хватало людей. Всех подряд подбирали - монтажниц, осветителей, костюмеров, и одевали в нищих гезов. Грязные, драные ходили по коридорам, как пугала огородные: на студии от них шарахались даже виды видавшие киношники. И Софья Ивановна гуляла в каком-то допотопном рванье и смеялась в трюмо своему нелепому виду - кино и не до того доводило людей!
Один доброхот ответил Софье Ивановне на ее вопрос о Шукшине, что Василия Макаровича видел последним самый старый гез с полосатым чулком на ноге и с другим таким же на голове. У геза, кстати, оказался самый длинный нос на киностудии.
И до этого человека Софья Ивановна добралась потихоньку и однажды тронула сзади за кончик полосатого чулка на голове (он болтался возле лопаток), поманила за собой. Актер с длинным носом, из-за которого, хотя был, несомненно, талантлив, он далеко так и не пошел, неожиданно ответил:
- Да, я видел Шукшина последним!
- Говорят, Василий Макарович погиб из-за тромба в ноге, которую распарил перед этим в бане?
- Какой тромб? - вытаращил изумленно глаза "старый гез".- И какая баня? Было жарко, как в бане. Осень-то больно ядреная стояла! Устал он шибко. Василий Макарович ведь все годы работал на износ, а тут в ответ: у нас план, график сдачи горит! Он мог ведь махнуть на все и уехать, а вот остался. Именно эти два дня и доконали человека! Ночью крик - Светка-помреж завопила. Кстати, она тоже видела последней Шукшина. Вбежали мы в каюту, а он лежит, бедолага, рубаха чуть расстегнута на груди, рукой за сердце держится, словно просит: "Погоди, дружище, останавливаться, я еще многое не успел досказать".
- Вы заслуженный артист или народный? - осторожно поинтересовалась Софья Ивановна, невольно проникаясь симпатией к этому отзывчивому и словоохотливому человеку.
- Я почетный артист всех грандиозных массовок, начиная с "Броненосца Потемкина" и кончая "Уленшпигелем". Сами знаете, даже мизгирь, пока доберется до потолка, не раз соскользнет со стены на пол и упадет. Так и Шукшин, пока добрался до потолка своего, сердце износил до основания. Оно ведь у него было, как у столетнего старика. Анатомы сказали, что и умереть-то он должен был не в сорок пять, а в сорок. На чем держался пять лет, никто не ответит. Да тут еще постоянно: "Куда прешь в кирзовых сапогах!" И барьер очередной перед грудью. Брал он, брал, эти барьеры-то, да и надорвался. Двух дней не дали! Именно двух дней ему и не хватило, чтоб еще прожить столько же.
И затянулся дымом жадно длинный "старый гез", вытер полосатым кончиком чулка - колпака нос, загасил сигарету о деревянную подошву и зашумел на ассистента:
- Это в каком вас вузе учили, чтоб нищие гезы смотрелись, как трагедии Шекспира?! Нищие гезы - это смех и веселье назло слезам.- И бесшабашно прошелся на руках среди бегающих по павильону инкубаторских кур, цесарок, гусей, ишаков, без которых невозможно было, конечно же, представить в кинофильме изображаемых фламандцев.
Все стало ясным для Софьи Ивановны. Ровно десять лет следила она за творчеством Василия Макаровича Шукшина, ровно столько же она внутренне писала ему письмо. И все не находила нужных слов. А тут села в уголок, за какую-то крашеную бочку, и слова сами полились.
Уважаемый Василий Макарович! Сынок наш дорогой! Долго ты шел к сердцу народному, и времени у тебя было мало, и отдыхать тебе не давали, и барьеры на пути ставили: "Мол, куда ты в кирзовых сапогах!", но об эти ноги-то и споткнулись, да носом в землю. Ткнулись когда в нее, поняли, чем пахнет родная наша кормилица. И все перед нею равны - и вельможа, и бродяга, и сват, и брат. Как в бане. Ты ведь деревенский. Знаешь, что это такое. Низкий тебе поклон от осиротевшей земли. Она тебя помнит и чтит.
И унесла Софья Ивановна утром на Новодевичье кладбище свое послание, положила среди цветов, которые не убывали и зимой на этой дорогой и священной могиле.
А кастелянша, работавшая на киностудии, разрешилась вскоре мальчиком и назвала его по настоянию Софьи Ивановны Васей. И это Софья Ивановна видела последней Шукшина! Мой вывод подтвердит вся наша улица и баня, в которую Фенько вернулась все в той же должности.
"Посмотреть мне на него бы..."
Валерию Головченко, оператору, постановщику фильма "Памяти Василия Шукшина", я посвятила в книге "Световые года" стихотворение "Шукшин":
Он к земле родной радел любовью
И, как пахарь, выйдя поутру,
Посолил он хлеб зернистой солью,
Тот не ест, кому не по нутру.
Вот и съели корочку ту с солью,
Кто-то поперхнулся, а другой
Полюбил еще сильней раздолье,
Где родился человек такой.
Много шло за красным этим гробом!
И рвалась сквозь всю толпу к нему
Баба: "Посмотреть мне на него бы!
Поклониться, словно своему".
Вторили, да очень неумело.
Спорили, кто в радости, кто в зле.
А калина в октябре алела
И пожаром шла по всей земле.
Десять лет Валерий Головченко бок о бок работал с Шукшиным на одной киностудии, но пути их не пересекались. У каждого была своя стезя. Взялся за документальный фильм об этом незаурядном человеке, как истинно творческая личность. Заинтересовала мысль - жизнь человека после смерти, как память Василия Макаровича чествовали... Увы, пришел к тому же выводу, что и я. Шукшину завидовали даже мертвому!
Позже поклонников шукшинских я встречала постоянно в разных краях родной земли, среди них запомнилась Гертруда Чаусова из Крыма, страстная пропагандистка творчества Василия Макаровича. Об этих подвижниках можно писать не одну главу, особенно о Софье Ивановне Фенько. И тут можно произнести только одно: ПАМЯТЬ НАРОДА НЕТЛЕННА!
Возвернувшаяся потеря
Да, память народа не только нетленна, но и уважительна к имени Василия Макаровича Шукшина. Подтверждением этому служит эпизод, произошедший с редактором фильма "Калина красная" как продолжение истории с пропажей книги "Характеры", подаренной Шукшиным Ирине Александровне Сергиевской.
Через два года после потери книги - за это время уже умер Василий Макарович и многое изменилось в судьбе самой Ирины Александровны - она находилась в гостях у своей приятельницы. Раздался звонок телефона, и мужской голос попросил подозвать Сергиевскую, которой был задан вопрос:
- Вы теряли книгу Шукшина?
- Да,- насторожилась Ирина Александровна, не понимая еще, к чему клонит незнакомец.
- Хотите ее получить?
- Конечно.
- Я ее завтра вам привезу.
Таких "рождественских" историй в жизни не бывает, но вот с Ириной Александровной случилась. Как будто и после смерти Василий Макарович вторично поблагодарил Сергиевскую за доброе, человеческое отношение к себе.
Как выяснилось позже, обладатель потери Ирины Александровны поначалу и не пытался даже искать истинную владелицу книги "Характеры". Прочел с интересом сам, потом дал прочесть отцу. Только после смерти Шукшина, когда общественность страны и кинематограф болезненно переживали эту тяжелую утрату, понял человек, нашедший книгу, что, возможно, для Сергиевской это очень дорогая потеря.
