Может, этих стихов вообще не было, он просто их придумал, чтобы добиться свидания с божественной фрау Лу Саломе? Мог ли он предполагать, куда это свидание его приведет?

Через пару дней они встретились в парке – огромном и прекрасном, почему-то называвшемся Английским садом. Им повезло, аллеи парка были пустынны – с нависших над городом грозовых туч накрапывал некрупный дождь, который разогнал гуляющих. Предусмотрительная Лу взяла с собой большой зонтик, предполагая, что влюбленный поэт придет не только без зонтика, но даже без головного убора. Так и оказалось: когда она подошла к водопаду, у которого они назначили встречу, волосы у Рене были совершенно мокрые – он, как видно, давно ее ждал.

– Скорей прячьтесь под зонтик! – воскликнула она, но Рене не удалось нырнуть в прозрачную голубую тень зонтика, он был для этого слишком высок.

– Тогда держите зонтик вы, – сообразила Лу, – он достаточно большой для двоих.

Но зонтик оказался недостаточно большим, и Лу то и дело выскальзывала под капли дождя, которые становились все крупнее.

– Так не пойдет, – объявила она и решительно прижалась к Рене, – вам придется за меня держаться.

Его рука, застрявшая между плечом и локтем Лу, была так наэлектризована желанием, что волна этого желания захлестнула и ее. За последние годы у нее было немало любовников, в разной степени в нее влюбленных, – все они были мужики бывалые, знавшие толк в любовных утехах, но не в любви. Ими можно было играть и манипулировать. А как быть с этим, юным и неопытным, который мог бы быть ее сыном? Оттолкнуть и не попробовать? В ее мысли ворвался его голос:

– Так куда же мы пойдем?

Дождь усиливался, делая предполагаемую прогулку по парку невозможной. Конечно, можно было бы попытаться найти свободный столик в соседнем кафе, битком набитом разочарованными любителями прогулок по парку, но как-то не хотелось. Тем более что ноги у них обоих уже промокли, и рукава, торчащие из-под зонтика, тоже.

– Давайте пойдем ко мне, – робко предложил Рене. – Мой пансион тут недалеко, в двух шагах от парка.

Пойти к нему? Это звучало заманчиво и опасно. Интересно, что сказала бы княгиня Марья Алексевна? А не все ли равно? Ведь недаром Лу объявила себя поборницей свободы и равенства мужчин и женщин в любви!

– Что ж, пошли к тебе, если это и вправду недалеко.

«Ты» соскочило с ее языка легко и непринужденно, словно она обратилась к своему сыну, а «сын» онемел от неожиданности – он-то не мог так с ходу сказать ей «ты». И потому ответил безлико:

– Только нужно тихо, чтобы хозяйка не заметила.

Так на «ты» и «вы», сжавшись под зонтиком, они весело пошлепали по лужам, – все равно башмаки промокли насквозь и терять было нечего.

Его пансион и вправду оказался за углом. Рене открыл дверь своим ключом, и они, сдерживая смех, прокрались по коридору, застеленному потертой дорожкой бывшего цвета. Окно его комнаты выходило в сад – Лу заметила это вскользь, когда он задергивал штору. Заметила и не спросила, зачем штору задергивать? И не спросила зачем, когда он, сбросив в угол свои мокрые башмаки и носки, опустился на колени и стал стягивать с нее промокшие башмачки. И потом не спросила, когда он стянул с нее чулки и, не вставая с колен, принялся целовать пальцы ее ног – его юность позволяла ему любую позу. От его поцелуев в голове у нее помутилось, как никогда до того, а дальше все полетело к тартарары: и мысли, и одежки – осталась только радость, что и ей досталась в жизни любовь.

Лу не спешила сообщить Карлу о своей неожиданной любви. Она только написала ему, что хочет еще на какое-то время задержаться в Мюнхене, и попросила прислать ее любимые книги и летний гардероб. Карл не стал ее упрекать – он никогда ее не упрекал, таков был уговор. Он послушно отправил багажом сундук с платьями и книгами, но при этом объявил, что хочет навестить жену в Мюнхене.

Лу прикусила губу – неясно, он просто соскучился или до него дошли какие-то сплетни. Для сплетен было много оснований – как они с Рене ни старались скрыть свои отношения, их слишком часто видели вместе. А не быть вместе они уже не могли. И она решилась – написала Карлу, что ждет его в августе, когда у него будут каникулы.

Могло показаться, что все хозяйки дешевых пансионов штампуются по одному шаблону. Хозяйка мюнхенского пансиона Рене выглядела, как любительская копия хозяйки берлинского пансиона Лу: те же стянутые в узел седеющие волосы, тот же сжатый в куриную гузку рот, те же колючие маленькие глазки неопределенного цвета. Однажды ее глазки проводили Лу до самой комнаты Рене и встретили через несколько часов у двери его комнаты – можно было поверить, что хозяйка все это время не покидала свой наблюдательный пост в коридоре.

Дождавшись, пока Лу достигнет входной двери, хозяйка процедила сквозь зубы:

– Ни стыда, ни совести! Ведь вы ему в матери годитесь!

Погруженная в свои мысли Лу вздрогнула:

– О чем вы?

– Думаете, я вас первый раз вижу? Но сегодня я решила проследить, сколько времени вы проведете у этого мальчика. И убедилась!

– В чем вы убедились?

– В том самом! И если вы еще раз здесь появитесь, я вызову полицию нравов! И вас арестуют за растление малолетних.

И Лу, гордая поборница свободы, отважная поборница равенства женщин и мужчин в сексуальных отношениях, испугалась – не за себя, а за Карла, за его честное имя, за его профессорскую позицию. Она поняла, что дальше так продолжать невозможно и нужно искать новое место для встреч с Рене. Она не стала брать фиакр, а пошла пешком, чтобы лучше обдумать сложившуюся ситуацию. Неожиданная мысль обожгла ее – зачем ей встречаться с возлюбленным, когда можно с ним не расставаться? А значит, нужно искать не новое место для встреч, а скромную площадку для любовного гнездышка.

Задача оказалась непростой. Квартиру в городе невозможно было снять на неопределенный срок и невозможно было предположить, на какой срок эта квартира им понадобится. А вдруг это безумное опьянение любви к неопытному юноше слетит с нее так же внезапно, как и налетело?

Но пока безумное опьянение владело ею, она жаждала быть рядом с ним, жаждала слышать его голос и таять в его объятиях. Странно, за эти годы она перебрала немало любовников, одни были лучше, другие – хуже, но ни к одному она не прикипела душой так, как к этому мальчишке, не такому уж красивому, не такому уж талантливому. Он был еще не готов к величию, еще не созрел как поэт, но в его подчас невнятном бормотании можно было расслышать отзвуки ритмов будущего гения. И в искусстве любви он поначалу был робок и не уверен в себе, но страстен и способен к обучению. Она даже не представляла себе раньше, какое это удовольствие обучать искусству любви любимое существо.

Единственное, что раздражало ее в нем, было его дурацкое девичье имя – Рене. И вот однажды она набралась смелости и предложила ему сменить его нежное Рене на мужественное – Райнер.

Он, конечно, согласился, как соглашался со всем, чего она требовала. И стал Райнер Мария Рильке.

Под этим именем он вошел в историю.

Проблему любовного гнездышка Лу решила со свойственной ей изобретательностью. Она сняла не городскую квартиру, а деревенский бревенчатый домик, одной стеной прилепившийся к горному склону. В соседнем с ними сарае жила кроткая корова, но им ее близость нисколько не мешала наслаждаться своим жилищем. Они купили на блошином рынке большую деревянную кровать, поцарапанный овальный стол и двустворчатый шкаф. Хозяин подарил им пару жестких скамеек, а друзья художники завалили дощатый пол подушками и плетеными ковриками – получилось комфортабельно и даже по-своему красиво.

Когда Лу разбирала присланный Карлом сундук, Райнер заметил несколько книг, написанных кириллицей.

– Что это? – удивился он.

– Книги русских писателей – Льва Толстого и Антона Чехова.