Он начал раскачиваться, сидя на стуле; ненависть, о которой он так упорно твердил, была лишь осколком отвращения к собственному телу, осквернённому чужим присутствием. И я спросил, имея в виду «соседа»:

— Неужели его нельзя прогнать?

Серебряков резко вскинул голову, и в его глазах, направленных на меня, была такая концентрация бешенства и надежды, что я испугался. Вслед за тем он захохотал, из глотки вылетали уже знакомые пронзительные звуки. «Бха-ха-ха», — давился он. Потом, утихнув, сказал:

— Жалостливый парнишка. С такими легко иметь дело — стоит надавить на нужную кнопку, как они сами просятся в помощники. Окажу тебе любезность прямым ответом: нет, прогнать меня не получится. Но я могу уйти по собственному желанию, на определённых условиях.

— И что это за условия? — отозвался я. После первых же раскатов смеха мне сделалось ясно, что Рем ушёл, был оттеснён в сторону, а его место занял тот, кого я знал только под прозвищами «старика» и «соседа». Странно, но мне мерещилось, что призрак Арены — это тоже он. Слишком уж много расплодилось вокруг таинственных неприкаянных сущностей. Однако на сей раз я был вооружён. Слушая признания Рема, я незаметно ощупывал рюкзак. И пальцы наконец-то наткнулись на твёрдые контуры пистолета. Я вовсе не собирался стрелять, но сразу почувствовал себя увереннее. Хотя разговор со стариком кого угодно поставил бы в тупик.

— Мне нужно тело, — сознался он. — Мешки из псевдоплоти, конечно, куда послушнее, но я соскучился по нормальному человеческому телу. А выбор, как видишь, практически равен нулю. Тело Протагониста меня отвергает — да и на что он мне, такой чахлый? Единственный был вариант — этот вредный мальчишка. Впрочем, теперь появился ты…

Я ждал какого-нибудь подвоха, поэтому сразу вытащил оружие. Это не произвело на него должного впечатления.

— Когда будешь стрелять, вспомни, что стреляешь в друга детства. И что овчинка не стоит выделки. Всё равно ты нас не убьёшь, я заранее об этом позаботился.

Моя рука непроизвольно дёрнулась, когда он взялся за ворот куртки; я спохватился, что надо убрать предохранитель, и тут он как раз приглашающе распахнулся. Удивительно, как меня не стошнило: с тела Рема в разных местах свисали гроздья живой, пульсирующей плоти.

— Да, не только оги могут контролировать биоткань, — с удовольствием протянул он, когда решил, что я насмотрелся вдоволь. — У меня тут запасные лёгкие, печень, почки… ещё два сердца, на всякий случай.

— Кто вы такой?

Я спросил это, чтобы потянуть время. Однако его ответ меня озадачил.

— Кто я? Может быть, Лантан? Или всё-таки Гиаз..?

Он наконец-то прикрылся, и я немножко перевёл дух. В комнате с самого начала пованивало, а уж когда он расстегнул куртку, запах повалил удушающей волной. Я сглотнул и сделал глубокий вдох-выдох, чтобы прочистить ноздри. Рукоять оружия елозила в моей потной ладони. Я опустил руку на колено.

— Я, видишь ли, искусственный конструкт, в некотором роде. — Он сказал это почти добродушно. — Но ты можешь звать меня Лантаном.

Я растерялся, вообще не понимал, как такое возможно, но он был до крайности убедителен, и волосы у меня на загривке встали дыбом.

— Приведи сюда ога, — распорядился он. — Пусть распечатает ловушку. Это всё, что от вас требуется.

— После этого мы сможем уйти?

Конечно, это не по-геройски прозвучало, но я и правда не знал, что делать с этим существом, стоявшим напротив. А пугал он меня до одури.

— Да, после этого вы сможете уйти, — издевательски проскрипел он. Я готов был броситься за Протагонистом, но что-то удерживало меня на месте.

— А Рем?

Режущие звуки его смеха заставили меня попятиться.

— Об этом забудь. Он с тобой уже попрощался. Но ты ещё можешь спасти ога… и себя.

Он качнулся в мою сторону, и это было как оживший кошмар. Мысль о том, что эта тварь может меня коснуться, заставила меня выскочить в коридор. Я вмазался плечом в стену, споткнулся обо что-то в полумраке, упал на четвереньки. И задышал часто-часто, стараясь побороть накатившую слабость. Из гостиной выпорхнуло эхо напутственной фразы: «Я жду-у…» Что-то зашуршало и задвигалось между мной и шершавым боком стены. Замирая от ужаса, я скосил глаза, но это был всего лишь Афидман. Он, видно, переполз из кухни поближе к комнате и сидел в проходе, из последних сил дожидаясь меня. В эту опустошающую минуту я потянулся к нему, как к единственному утешению. Прижал его к себе крепко-крепко, лицом уткнувшись в нагрудный карман собственной куртки. Она была запачкана пылью этого места. И под этой пылью, под тканью, пропитанной знакомым запахом общаги, трепетало сердце ога. Я прислушивался к его слабым ударам и чувствовал на щеках горячие мокрые дорожки, а больше ничего не хотел чувствовать. Я оказался в полном одиночестве и не знал, как поступить. Всё это было гениально предугадано Эдвардом, но его поучения оказались простым сотрясением воздуха, и никакой опоры, никакого второго дна в них не было. Одна шелуха. И я мысленно твердил в полном отчаянии: «Я так больше не могу; помоги мне, пожалуйста; я не знаю, что делать; я ничего не умею; мне страшно, я больше не выдержу…» Потом весь мир повернулся как-то иначе, встал под другим углом, и я перестал чувствовать ога. Я стал набором действий, которые следовало совершить. И вовремя, потому что длинная тень закрыла убогое освещение; я поднял глаза и увидел над собой фигуру Рема. Хотя это был уже не Рем, конечно. Он держал шарик на раскрытой ладони и был начеку — хорошо ко всему приготовился, но я знал, что он замешкается, когда ударил его по руке. Тело Серебрякова всё-таки было ему чужое, и у меня в запасе оказалось несколько секунд. Я выстрелил в упавшую бусину — промазал, конечно, но, главное, это переключило его внимание. Он взвизгнул по-звериному, когда шарик покатился прочь, затем прозвучал мой выстрел, пуля со свистом срикошетила куда-то вбок. А следующую я послал ему в голову. Он рухнул ниц, даже с развороченным виском постарался упасть так, чтобы накрыть бусину собой, но я продолжал стрелять в упор, снова, снова и снова. Глаза застилала какая-то тёмная пелена, но я точно знал, куда следует бить, и отсчитывал выстрелы по коротким вспышкам, озарявшим мою слепоту. Потом вспышки прекратились, и я разглядел неподвижное тело, парящее в мутных серых разводах. И понял, что я — тоже тело, дрожащее и мокрое, с четырьмя непослушными конечностями. Во мне ещё жила навязанная извне потребность отыскать бусину, но когда я дотянулся до трупа, меня вырвало прямо на него. И я больше не смог до него дотронуться. Всё, на что меня хватило, — это побыстрее убраться с того этажа.

Совсем не помню, как я спускался по лестнице, волоча за собой ога. И как я вошёл в свою бывшую квартиру — тоже. Но я увидел пустую и даже как будто чистую дорожку линолеума, на которую слева падал большой и яркий прямоугольник света, и бессознательно потянулся к нему. Комната, куда я попал, была невелика и забита мебелью; большую часть пространства занимала кровать, стоящая поперёк прохода и покрытая рыжим плешивым ковром, на который я и повалился. И был блаженный промежуток беспамятства, на протяжении которого я не думал, не боялся и не печалился; только следил, как ползёт по закрытым векам тёплый солнечный луч. Свет был мягким и лёгким, но, соскальзывая ниже, к месту, где моя щека смыкалась с жёсткой щетиной ковра, медленно переключался с прозрачно-жёлтого на густо-пурпурный. Я ещё лежал на боку, неподвижно, как спящий, однако тяжесть, хлынувшая в мои руки и ноги, вернула мне привычные ощущения. А вслед за переменой освещения и тяжестью пришли голоса.

Сначала они звучали слабо и неразборчиво, омывали меня со всех сторон, как это бывает в многоквартирных домах. Шкворчание пищи на сковородке, плеск льющейся воды, стук ножа по разделочной доске — всё это на фоне мирной семейной беседы. Будто бы компания людей неподалёку собралась на ужин. Потом наступила пауза, прерываемая звяканьем столовых приборов, и голоса возобновились чуточку ближе и отчётливее. Или это я настроился на нужную волну и начал улавливать больше. Беседовали два голоса, женский и мужской, женщина спрашивала: «А что она..?», мужчина бубнил в ответ свою историю. Интонации и тембр казались до крайности притягательными, я сам не заметил, как распахнул глаза и всё напряжённее начал вслушиваться. Они чередовались: «…Аню вести к врачу в конце недели, а у нас на работе…» — это женский; «Шли их куда подальше, у тебя скоро отпуск…» — мужской, и опять женский: «Мы этим летом поедем к морю?» Я видел Афидмана, он лежал рядом со мной, на спине, неподвижными глазами сверля потолок, и в углах комнаты уже копились вечерние тени, а свет опустился к подножию стены и превратился в огненные руины. Я воспринимал это как-то вскользь: весь мой слух, всё внимание сконцентрировались на звуках семейных посиделок. Ужинали в паре шагов отсюда, на кухне; осознав это, я покрылся ледяными мурашками. Они заканчивали трапезу, опять из крана лилась вода, женщина собирала со стола посуду. Мне казалось, я вижу, как она перемещается между мойкой и обеденным столом, чуточку полная, но ловкая и сноровистая. Мужчина был худой и смуглый, он сидел у края стола, положив расслабленную руку на столешницу. На тыльной стороне ладони синела самодельная татуировка. «Ладно, пойду покурю», — сказал он. Женщина ответила: «Посмотри, как там Санёк, ещё спит?» — «Дрыхнет, а как же», — добродушно протянул мужчина. «Проснётся голодный, вот тут на плите…»