Пока Нофар отвечала на вопросы тележурналистки, перед глазами у нее всплыло лицо Шир. Может, она ее сейчас видит? Может, она все-таки немножко по ней скучает? Нофар вспомнила, как по пятницам они сидели вечером перед телевизором и разговаривали о телесериалах – чтобы не говорить о том, что все одноклассники, кроме них, сейчас тусят. Но тут вдруг она с горечью подумала, что ни Шир, ни Йотама, ни остальных сейчас, наверно, дома нет, что они пошли вместе со всеми (потому что всегда есть какие-нибудь «все») в кино, что интервью скоро закончится, она пойдет домой, смоет макияж, снова станет прыщавой…

А поскольку гримерши рядом не было и сказать «Только не плачь!» было некому, на глазах у Нофар выступили круглые, тяжелые слезы. Тележурналистка – собравшаяся уже было закругляться – решила повременить. Зрители сейчас ужинали, они смотрели новости и жевали – а ничто не способствует пищеварению лучше, чем слезы красивой девушки. И как только по щеке Нофар скатилась первая капля, вместе с ней полились и тысячи других: слезы телезрителей и фотогеничные слезы тележурналистки. От слез глаза Нофар поголубели еще больше и стали похожи на бездонное море.

Но когда ведущая от нее отвернулась и посмотрела в камеру, Нофар вдруг пронзил страх: из-за всех этих переживаний она совсем забыла про черноглазого юношу! Трудно сказать, чего она испугалась больше: что он ее выдаст или что он ужасно расстроится, если интервью закончится, а она его так и не упомянет, – так или иначе она набралась смелости и перебила ведущую, уже открывшую рот, чтобы завершить передачу.

– Я только… Я только хотела сказать…

– Наше время истекло.

– Но это важно! Я хотела сказать, кто меня спас, кто научил кричать в чрезвычайных ситуациях «Помогите!». Это мой парень, Лави Маймон. Он сейчас проходит отбор в спецназ.

– Спасибо, Нофар Шалев. Вы очень смелая девушка. После рекламы мы поговорим об эпидемии гриппа и обострении ситуации на северной границе.

Корабль новостей поплыл дальше; отыгравшую свою роль Нофар небрежно выбросили за борт; ведущая, камеры, армия продюсерш преспокойно отправились в дальнейшее плавание; и только добросердечная гримерша – когда Нофар с матерью садились в такси – помахала им на прощанье рукой. Только тут Нофар остро осознала, что все кончилось: интервью завершилось и ее отсылают назад, в унылую жизнь. Когда такси тронулось, она – пока телестудия не скрылась из виду – не отрываясь смотрела в окно, стараясь запечатлеть в памяти каждую деталь.

Когда они вернулись домой, настал вечер. В полутемном коридоре стояла Майя. Лицо ее было освещено пробивавшимся из ванной слабым светом, а тело погружено в тень.

– Я вас ждала, – сказала она, подходя к Нофар и обнимая ее своими тонкими загорелыми руками. – Ты была великолепна! – Несмотря на то что сестер разделял год, они были одинакового роста. – Но что они сделали с твоим лицом?! Ты вся какая-то другая!

И еще до того, как мама успела напомнить, что уже поздно, сестры закрылись в ванной, чтобы внимательно изучить в зеркале работу гримерши. О, как это было приятно – просто стоять рядом! Поверить невозможно, что за все каникулы они ни разу так не стояли.

– Ты выглядишь потрясающе, – сказала Майя, придвинувшись к Нофар, чтобы лучше ее видеть. – И говорила потрясающе. Я прямо горжусь тобой, горжусь, что я твоя сестра.

Нофар улыбнулась; Майя тоже. У нее была очень красивая улыбка. Даже когда она была еще совсем крохой, люди говорили, что ей надо сниматься в рекламе; они бы охотно купили все, что она предложит, – подгузники, стиральный порошок, дорогой кондиционер в кредит. Но Майя ничего такого никому не предлагала, и за это ее любили еще больше. Майя научилась чувствовать эту любовь до того, как сказала первое слово, и так к ней привыкла, что представить себе не могла, что когда-нибудь любовь исчезнет. Она была как восход и заход солнца; она была естественным ходом вещей. И поскольку Майя неустанно ждала эту любовь, та приходила к ней снова и снова. Так приходят утро и вечер. Они знают, что люди ждут, и не смеют их разочаровывать.

Когда Нофар уехала на интервью, Майя села перед телевизором и стала ждать. То и дело звонил телефон: ее приглашали повеселиться – но Майя всех отшивала. Ее старшая сестра скоро будет в новостях, и она должна это видеть. Она терпеливо слушала, пока дикторы говорили о коалиционном кризисе, позевывала, глядя на протесты оппозиции, и, когда лицо Нофар наконец-то появилось на экране, восторженно – мол, знай наших! – захлопала в ладоши. Но Нофар как в рот воды набрала, и сердце младшей сестры сжалось. Парализованная Нофар сидела в студии, а парализованная Майя смотрела на нее с дивана. Стыд, который она чувствовала за старшую сестру, был как физическая боль. И чем дольше Нофар молчала, тем невыносимее становилась эта боль. Майя уже накрыла лицо подушкой – только бы этого не видеть, – как вдруг сестра заговорила.

О, как красиво она говорила! Когда интервью закончилось, Майя немедленно растрезвонила об этом всем своим знакомым, но во рту после этого появился какой-то неприятный вкус. Сначала она его почти не ощущала, но через какое-то время почувствовала, что дыхание воняет кислятиной. Такого с Майей никогда раньше не случалось, и ей ничего не оставалось, как позвонить своему парню и сказать, чтобы он сегодня не приходил: она плохо себя чувствует. Майя снова и снова выдыхала воздух себе на ладонь – может, эта гадость уже исчезла? – однако та не исчезала. Наоборот: чем дольше Майя вспоминала сиявшее на экране лицо сестры, тем кислей становилось во рту.

Впрочем, когда Нофар вернулась домой и сестры отправились болтать в ванную, Майя перестала чувствовать странный вкус и решила, что он исчез навсегда.

Стояла ночь. На четвертом этаже лежал на спине Лави Маймон. Он уже пытался лежать на животе, потом – на боку, но все напрасно. C тех пор как шесть часов сорок одну минуту назад показали интервью, он не мог успокоиться. Какая она была красивая, когда рассказывала свою историю! Как блестели ее глаза, когда она говорила о выдуманном отборе в спецназ! А эта стекавшая у нее по щеке слеза! Лави ужасно захотелось высунуть язык и осторожно ее слизнуть, но это желание его напугало. Как и большинство мальчиков его возраста, он постоянно смотрел порно, но эта слеза и жгучее желание поймать ее языком показались Лави гораздо более неприличными, чем все, что он видел в кино для взрослых.

Он снова и снова прокручивал в голове вчерашние события – четырехминутное интервью казалось вечностью, – снова и снова вспоминая тот сладостный миг, когда девушка перебила ведущую, уже готовую перейти к следующему сюжету, и назвала его имя. Она про него не забыла! Она исполнила его просьбу! И хотя Лави знал, что не оставил ей другого выхода, это все равно потрясло его до глубины души.

Нофар проснулась, едва рассвело. Мебель в ее комнате была такой же, как всегда, но это ее почему-то удивило. Странно, что после вчерашнего ни стол, ни кровать, ни шкаф не поменялись местами. Нофар снова и снова возвращалась мыслями к интервью. Она вспоминала каждую секунду так подробно, проживала каждое мгновенье так остро, что четыре минуты превратились в четыре часа. В голове у нее стоял такой тарарам, что Нофар не слышала, как в соседней комнате бормочет во сне Майя.

Нофар вышла из комнаты в коридор. Она боялась повстречать кого-нибудь из домочадцев: казалось, если она встретится с ними глазами, чувство, которое она до сих пор подавляла, вырвется наружу. Но, придя в гостиную, Нофар увидела, что там никого нет. Только диваны, ковер да телевизор. Все – на своем месте, все – как обычно. Нофар взглянула на часы. Остальные проснутся не раньше чем через час. Целый час она может наслаждаться воспоминаниями о чудесном вчерашнем вечере. Так бывает всегда: когда ты одна, когда ты пребываешь на границе ночи и дня, мечты сильнее раскаяния, а желания берут верх над страхами – пока не взойдет солнце, не погрозит людям пальцем и не загонит мечты в их норы.