Стадо было еще наверху, когда я его почувствовала. Я курки взвела, стволы нацелила и жду сижу. Сейчас они обрушатся. Секунда, полсекунды - я уже слышу: пошла живая лавина... Кто ставил меня на номер, тот, наверное, очень хорошо знал свое дело - и повадки косуль, и это место. Прямо передо мной оказались четыре косули. На расстоянии не больше пяти метров. Встали ко мне боком, замерли, а у меня в руках уже готовая к стрельбе двустволка, мне ни наводить, ни чего другого уже делать не надо. Только уложить на месте сразу двух.
Я веду - как полагается, чтобы снизу, под лопатку... А один из них глазом на меня, с легким поворотом, с непонятным мне гордым таким чувством... И я ощущаю не жалость, нет. Бессмысленность.
Я спокойно опустила ружье, не таясь уже. Они исчезли, словно духи, словно их тут не было, словно даже отродясь не бывало. Растворились все. Я выдохнула, чувствуя полное удовлетворение. Могла убить. Даже убила: эти двое были точно мои, безоговорочно. Так что я все испытала: ожидание, удивление, азарт, точку ледяного кипения, выброс адреналина в кровь, торжество. А убивать необязательно. Я это тогда осознала не менее отчетливо, чем свою победу, власть над добычей.
Убивать необязательно... Но я, давно зная это, вступила в клуб охотников. Ради удивительного по ощущениям времяпрепровождения, ради возможности быть в прекрасной компании, вместе играть в захватывающую игру. Ради поездок и права участия в охоте в любой стране мира, куда иным образом не попадешь охотиться. У меня есть мечта побывать кое-где конкретно например, в Африке, на сафари. Пока еще я не готова, и таких денег, какие нужны, у меня пока нет. Но когда-нибудь и эта мечта сбудется.
В нашем клубе состоят и рыболовы. Так что еще одна моя мечта гораздо ближе к осуществлению: поехать на рыбалку на Кубу, ловить марлина. Мне так хотелось и хочется самой поймать его, еще со времен первого моего чтения Хемингуэя!
К рыбе я отношусь далеко не с тем трепетом, как к теплокровным. Никакие нравственные проблемы у меня здесь не возникают. Это, конечно, противоречит строгим заповедям чистого вегетарианства. Но что делать: проникнуться жизнью природы в "рыбьей" ипостаси мне не пришлось. Я по одну сторону - рыбы по другую, нас четко разделяет поверхность воды.
А рыбалку как процесс я обожаю. В ней есть уединение, сосредоточенность, оцепенение - такие, какие возможны только у воды. Ты ни на что не воздействуешь, ничего не колеблешь, только воспринимаешь. Все твое внимание сосредоточено на связи с поплавком, поверхностью воды, набежавшим ветерком, от которого поплавок чуть закачался. Многие моменты моей жизни напоминают мне партнерство на сцене. Рыбалка - очень актерское занятие, требует исключительной восприимчивости, оттачивает тонкость работы артиста. В ее процессе понимаешь: то, что называется диалогом с природой, является изощреннейшей формой диалога, в котором природа безусловно доминирует. Впрочем, она доминирует всегда. Не чувствовать этого можно только хорошо постаравшись - во зло себе.
А вот сами рыбы для меня в самой малой степени являются частью природы. В отличие от растительности. С деревьями у меня совершенно особые отношения. Мое отношение к ним всегда было очень серьезным, отличалось истинным пиететом к великой мудрости и мощи стволов, веток, кроны. Живи где-нибудь до сих пор друиды - они бы запросто получили поклонницу культа деревьев. Но такая возможность - в прошедшем времени. Мне довелось столкнуться с удивительным художественно-философским образом в одной книге: деревья вырастают из земли, а земля - это люди. Тысячи тысяч легших в землю поколений. Деревья "едят" то, что было людьми.
И та картина, что раньше стояла передо мной, разительно изменилась. Некогда в ней были мудрые зеленые великаны в состоянии величавого спокойствия, надмирные цари и судьи. Если я выходила рисовать лес и деревья, то это случалось только в настроении полного умиротворения, готовности плавно восхищаться и отдаваться чувству нравственного превосходства дерева над человеком. После прочитанного отрывка деревья показали мне свое истинное лицо. Да, они прекрасны по-прежнему. Но и коварны, и подвержены страстям. Потому что они из плоти и крови. Их неподвижная "воткнутость" в почву - часть хитрого плана, заговора, известного им одним. Это, может быть, инопланетяне, которые из каких-то своих соображений приняли вот такую форму - корни, ствол, ветки, листья - и только прикинулись, что не могут покинуть место врастания в землю, не могут передвигаться.
Я и сейчас рисую деревья. Только теперь это происходит с оттенком обороны. Я не изображаю статичность, мудро-отвлеченную красоту. Я вижу, сколько на самом деле скрыто динамики и борьбы в древесных формах. Деревья уже не настолько "выше" меня, они стали более познаваемыми.
Боюсь, что я немного ушла в личную "натурфилософию" и опять испытываю чужое терпение. Чтобы появились подробности событий, разных случаев, мне нужны вопросы.
- А на охоту вы отправляетесь в постоянной компании? Или каждый раз собираются разные люди?
- И постоянные, и разные. Самый мой большой друг и приятель по охоте мой супруг, Андрей. (Я замужем за ним третьим браком, а четвертому не бывать - как Риму.) Мы с Андреем и рыбачим вместе, очень часто, и охотимся. Он любит всякую охоту - на зверей, на птиц. Я же птичью охоту меньше люблю: не тот азарт, не то удовольствие. И в результате "птичку жалко". То ли дело на крупных животных - такой процесс! Хорошо бы охота не уходила из жизни людей никогда. В конце концов, ружья-то ружьями, но в охоте на крупного зверя остается место серьезной опасности для человека. Что и оправдывает охоту дополнительно: я - охотник, рискую и подвергаюсь испытаниям по своей охоте, меряясь своими силами и удачей с сильным противником.
С такой подачи я и корриду люблю больше португальскую, а не испанскую. Ту, где один на один с быком. Без того, чтобы бандерильо быка уже со всех сторон истыкали, а тут еще один герой, на лошади.
Мне и жалко было и нет того матадора, которого я видела собственными глазами, как бык поднял его на рога. Почему? Ведь человек погиб, смерть его была жестокой. Но он шел на нее сознательно, зная правила игры, и шел по своей вольной воле. Быка пригнали, а он ведь сам. Он проиграл, и это заведомо было одним из возможных исходов схватки, при других условиях бессмысленной вообще.
- С такими заявлениями как вы избегнете упрека в том, что ваша душа-де огрубела, утратила природное женское отрицание жестокости, нетерпимость к страданию? А может быть, не избегнете, и такой упрек в ваш адрес будет справедлив?
- Давайте заглянем в Стефана Цвейга, которого я очень люблю. Вот эпиграф к его рассказу. Смысл эпиграфа в том, что мы сострадательны к чужому горю и стремимся помочь, утешить, исправить, потому что в первую очередь бережем себя. Зрелище чужого страдания нас разрушает, выводит из состояния равновесия, заставляет испытывать раздражение и злость. Мы совсем не любим тех, кому даже бросаемся активно помогать. Но нам надо закрыть амбразуру, откуда страдание бьет по нам самим.
Вот из этой мысли и вытекает практика и теория, по которым женщины зарекомендовали себя как существа более сострадательные. А на самом деле более нервные, подверженные "страдательной инфекции", которою им не хочется заразиться. А если уж произошло заражение, то надо скорей-скорей изгнать вирус из своего организма. Отсюда - громкие и постоянные женские требования: "Не убивайте! Не мучьте! Не заставляйте страдать!"
Если безоговорочно верить содержанию требований, то я "плохая" женщина. Не хочу выглядеть добренькой, эфемерно порхающей в безмятежном незнании того, что есть грубая правда. И боюсь женщин, которые таковы. Поделюсь "откровением": женщина тоже человек. А если человек не хочет видеть реального мира, не хочет принимать его неподкрашенные законы, значит, он увиливает, прячет какой-то в себе изъян или выдает его за достоинство. Короче, пытается обмануть других и выхлопотать для себя некие привилегии за чужой счет. "Я женщина, вы должны меня понять!" Нет, не надо.
