В итоге к весне, когда из-под снега вытаяла прошлогодняя клюква, начала пробиваться травка и пустились в рост сосновые побеги, тоже способные утолить голод, Микитины домочадцы исхудали до синевы, у всех запали глаза и ввалились щеки, но все, слава богу, были живы и на ногах. А когда сошел снег, оказалось, что в прошлогодних несжатых колосьях осталось чуть-чуть зерна.
***
Князь Дмитрий за зиму заметно спал с тела. Конечно, в княжеском дому еды было в достатке, но Дмитрий сам возложил на себя строгий пост.
Из-за потери урожая и ратного нахождения в торгу встала дороговь. Она еще усугубилась беженцами, нахлынувшими в Москву, которые теперь, до наступления тепла, не могли вернуться в свои сожженные села. Некоторые ушлые житопродавцы меж тем придерживали зерно, рассчитывая, что цены еще взлетят. Дмитрий безжалостно опустошал княжеские амбары, раздавая нуждающимся хлеб, лопоть и серебро. Он распорядился всем, у кого есть хлебные излишки, не держать их, а продавать по умеренной цене, и даже повесил одного совсем уж зарвавшегося торгаша, в назидание иным. Потом рыдал, уткнувшись Дуне в колени. Дуня – что было сказать? - молча гладила вздрагивающие мужевы плечи. Обоим было тяжко, и оба понимали, что иначе неможно. И не только потому, что перед глазами стояли посиневшие и скрюченные ручки голодных детей, протянутые в отчаянной надежде. Людей нужно было беречь. Если вот эти вот мужики, бабы, дети изомрут голодом или в поисках спасения подадутся в иные края, вся его господарская власть, за которую он столь отчаянно дерется, исшает в одночасье.
Дуне, хотевшей было поддержать мужа, он воспретил настрого: дитя кормишь! Но сам постился твердо; да в голодающей стране соромно было бы есть досыта. Он так и воспринял все днешние бедствия как Божью кару… за что? За нятье Михаила, верно!.. а сохранившееся под снегом жито – как Божью милость.
Зерна, впрочем, было немного и не самого лучшего. Наполовину пустые колосья непривычно плоско лежали на току, ожидая цепа. Но оно было, и прояснело, что самого страшного голода, когда люди, переев собак и крыс, начинают попросту умирать, все-таки удастся избежать.
Примечание.
[1] Например, уже упоминавшийся Андроник, Роман, игумен монастыря на Киржаче, Авраамий Чухломский, основатель монастыря Успения Пресвятой Богородицы в Галиче и еще нескольких обителей, Павел Обнорский и Сильвестр Обнорский, знаменитые отшельники, десятилетиями жившие в лесах, Сергий Нуромский, Мефодий Пешношский. Впереди будут и другие. XIV век был временем бурного монастырского строительства, используют даже выражение «монастырская колонизация», поскольку иноки продвигались все далее в глухие и дикие места, где постепенно, вокруг монастырей возникали поселения. И едва ли не все эти подвижники были учениками, учениками учеников, друзьями, друзьями друзей, словом, так или иначе связаны с Сергием.
[2] краской.
[3] визг
[4] радость (итал.)
[5] Об объявлении войны.
[5] Священный огонь, которому поклонялись литвины-язычники.
[6] Поскольку в 1369 (или 1370) хан Абдулла (и, соответственно, Мамай) Сарай потеряли.
[7] Воздвиженье Честного и Животворящего Креста Господня, или попросту Сдвиженье, или Ставров день (от stauros – крест), 14 сентября.
[7]Иначе бон, один из вариантов митраизма.
[8] Сын Батыя, считается побратимом Александра Невского.
[9] Преподобный Петр, Ростовский чудотворец. Племенник хана Берке, принял христианство, жил в Ростове Великом, основал монастырь в честь Петра и Павла.
[10] Половцы. Иное название – кумане.
[11] Или Мухаммед-Булак. Имя последнего читается еще в нескольких вариантах: Гияс-ад-дин Мухаммед-хан, Мухаммед-хан, Гияс-ад-дин Булак-хан, Булак-хан.
[12] 25 августа.
========== 1371. ==========
Дмитрий привычно подошел под благословение.
- Твой… - начал было Алексий.
- Ну да, снова «твой Митяй, твой Митяй»! – раздраженно перебил князь, догадавшийся о встрече. – Мой!
Алексий, и не думавший говорить о княжем печатнике, удивленно взглянул на Дмитрия.
- Мой и мне предан! И довольно об этом! Я назначил на должность того, кого посчитал нужным, это мое дело и к тебе вовсе не относится.
Следовало бы возразить, что Митяй, как лицо духовное, прежде всего подчинен митрополиту, но Алексий смолчал. Митрий был распален кем-то, видимо, как раз Митяем, и разговаривать с ним было бесполезно. Он… он только что огрубил своего воспитателя, владыку, просто старика, наконец. Долг священника требовал устыдить его и принудить к покаянию. Но Алексий слишком любил его. И сделать это, рискуя нарваться на новую обиду, недостало сил. Он прикрыл глаза.
- Ты князь… поступай как знаешь. Об одном умоляю тебя. Возьми себе в духовники Симоновского игумена.
- А… да, конечно!
Что-то поняв, Митя бухнулся на пол. И ткнулся лицом в колени наставнику, как делал в детстве, провинившись.
***
Василий Сухой остался в Сергиевом монастыре. Иначе бы непременно сказал: «А что, теперь и такие места передаются по отечеству?». Готовясь впервые принять исповедь у великого князя, Федор волновался настолько, что должен был напомнить себе, что князь, в конце концов, такой же прихожанин, как и все иные.
Димитрий покаянно перечислил свои грехи, из коих самым худшим было то, что не по делу накричал на холопа, и умолк. Федор едва не воскликнул: «И это все?». А нятье тверского князя? Потом сообразил, что князь, конечно же, не мог обходиться столько времени без духовного окормления и, следовательно, в этом уже исповедовался прежнему духовнику, и отчаянно покраснел, словно его самого уличили в каком-то грехе. Да так оно и было! В грехе гордыни… Он торопливо пробормотал слова отпущения.
Дмитрий ничего не понял. Но новым духовником остался доволен.
***
Этою же зимой на службу к Московскому князю отъехал князь Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский. Боброком он звался по речке подле Галича Карпатского, протекавшей по его крошечному безымянному уделу. Волынским, или Волынцем, стал на Москве. Еще его называли Кориатовичем. Дед его был русичем, Рюриковичем, а бабка - литвинкой, что ж удивительного, что сына они нарекли Михаилом-Кориатом?[2]. Звался же в свое время сын Мономаха и английской королевны Мстиславом-Гаральдом.
Дмитрий Боброк был известен как блестящий полководец, к тому же знающий литовскую военную науку изнутри, и, в чаянии неизбежного нового столкновения с Ольгердом, оказался для Москвы бесценной находкой. Отчасти поэтому, отчасти потому, что он привел с собою немалую окольчуженную, закаленную в боях рать, отчасти и из-за своей княжеской стати и властного, полного спокойного достоинства облика, столь впечатлившего московскую господу, Дмитрий Михайлович Волынский и в службе сохранил княжеский титул, не перейдя в разряд княжат, как ранее выехавшие Фоминские или Всеволожи. На Москве это был первый случай такого рода.
**
И снова было то же кочевье, те же вежи и та же юрта-часовня, и Михаил ловил себя на том, что невольно ищет глазами знакомого московита. Но тогда была цветущая щедрая осень, а теперь… Дома как раз отпраздновали Масленицу, прокатились на лихих тройках, верно, наскребли муки и на блины. А здесь – безвременье и беспогодье. Колючий снег метет по истоптанной земле.
Мамай на сей раз был гневен не на шутку. Московский князь не посчитался с его волей! О причинах этого он искренне не задумывался. Ярлык? О, конечно, он вновь даст ярлык тверскому князю, который не намного лучше московского, но который проучит зарвавшегося московита. Напомнит Узбековы времена!
- Я даю тебе четыре тумена.
Мамай голосом выделил «четыре», дабы Михаил оценил его щедрость. Ныне у Мамая на счету была каждая сабля. Он потерял Сарай, по Волге бесчинствовали ушкуйники… Впрочем, Мамай все просчитал. Он отправит самые ненадежные тумены. Они не смогут изменить здесь, они наберут добычи там, и вернутся гораздо более довольными Правителем. Отчего же князь не благодарит?
Ждал ли Михаил этого? Думал ли, как поступит? Ждал, думал, и мысленно отодвигал. Ныне вот пришло.
