Мальчик разочарованно вздохнул. Так нескоро! Он уже не помнил об усталости и го-тов был прямо сейчас идти на край света.

- А сегодня, чаю, нам предстоит объясняться совсем с другим родственником.

Сергий, отвернувшись, стал шарить на полице. Ваня почувствовал, что краснеет, и по-радовался, что дядя не видит этого.

***

Сергий не ошибся. Он вообще редко ошибался, в чем мальчику еще предстояло убедиться.

Ввечеру явился Петр Кириллыч, вместе с соседом Онисимом. К этому времени Ваня, накормленный (в самом деле, рыбным хвостиком и двумя сухарями), вымытый и намазанный чем-то от царапин и комариных укусов, сидел на лавке, завернувшись в вытертое до полупрозрачности одеяло, а Сергий вывешивал на просушку его постиранную сряду. Заслышав голоса, Ваня приоткрыл было дверь, но остоялся: понял, что взрослые должны прежде переговорить сами.

Петр в бешенстве кричал на брата, называя его Офромеем[5], мирским именем:

- Сидишь в своем лесу, и сиди! Чего удумал – детей сманивать! Святоша!

Он хотел выкрикнуть еще какие-то укоризны, но Сергий выставил вперед ладонь, и брат внезапно смолк на начатом слове, побагровел ликом.

- Медленно читай «Отче наш», - повелел Сергий.

Петр дернулся, попытался возразить, но снова не вымолвил иного слова, трудно на-чал:

- Отче наш, иже на небеси…

Самое удивительное, что к нему присоединился и помалкивавший доселе Онисим.

Петр докончил молитву – краснота уже почти сошла с лица – и с выражением удивления на лице склонил выю перед старшим братом:

- Благослови, отче…

А Онисим даже бухнулся на колени.

Сергий осенил обоих легким движением.

- Успокоился? Теперь и поговорим. Ты садись. – Он кивнул брату на пенек, с которого давеча забрал свой укрух медведь, сам присел на приготовленное – колоть на дрова – бревно. – Ну сам посуди: как я, сидя в лесу, могу кого-то сманить? Иван отца искать отправился. Давно об этом думал, а тут еще ребята распалили… словом, вот так.

- Искатель… усвистел ч… бог весть куда среди ночи, хорошо хоть записку оставил - угольком на двери нацарапал, можешь себе представить? А тут не знай, что делать, не знай, что думать: может, уж волки давно заели?

- Такого заешь! Он тут с мишкой столкнулся, иной все порты измарал бы, а он за ножик схватился, драться изготовился.

А Ваня-то думал, что драпал, как распоследний трус.

Дядя Петя одобрительно хмыкнул. Снова насупился:

- И все ж, того…

- Уж чего хорошего. Но, с другой стороны, ты, может, еще и не отпустил бы.

- Да ясное дело!

- Ну вот. Но, брат, пойми, как бы то ни было, а отец отроку необходим.

- Мы ни его, ни Клима и от своих не отличаем! – возразил дядя Петя с легкой обидой.

По сравнению с братом Петр был чуть-чуть меньше ростом, чуть-чуть плотнее. Высокий, сухо-подбористый Сергий казался одновременно и старше, и моложе: ликом, прозрачной легкостью проникающего в самую душу взора.

- Ведаю. Чем ты, чем Катерина, лучшим воспитателем для ребят никто не стал бы. Может, даже родной отец. Но есть еще что-то такое… необъяснимое, наверное. В чем самый любящий дядя не заменит отца.

Дядя Петя посопел, глянул в сторону приотворенной дверцы.

- Искатель, выходи, - сказал Сергий, не оборачиваясь.

Ваня старательно подтянул одеяло, завернулся как мог плотнее. К несчастью, много времени на это уйти не могло.

Он чувствовал жгучий стыд за тайность своего ухода, и вместе с тем знал, что во всем ином прав. Вот и Сергий так же говорит.

- Ты его сильно не брани, - попросил Сергий. – Виноват, чего спорить. А только мы думаем, что человек выбирает свой путь. Но бывает и так, что путь выбирает человека.

- И все-таки скажи, - домолвил он, чуть помолчав. – Ты воспитываешь его десять лет. Неужто ты всерьез полагаешь, что его кто-то может сманить… или удержать?

На ночь дядя Петя не остался, торопился успокоить жену. А Сергий пел в своей церквушке вечерню – все то из службы, что дозволено не имеющему священничества – и Ваня умело подтягивал, и так дивно было слышать этот ясный высокий голос здесь, среди пустых бревенчатых стен, еще хранивших в себе эхо гудящих вьюг и волчьего воя. И после, перед сном, он дольше обычного стоял на молитве, пытаясь восстановить душевное равновесие. Радость волнует паче беды.

Ваня уже спал. Сергий подошел поправить одеяло, как всякий взрослый непременно подойдет к спящему ребенку. Он смотрел на нежную линию детской щеки, на рассыпавшиеся волосы, казавшиеся в лунном свете серебристыми, и сердце его наполнялось пронзительным, отвычным – а может, и неизведанным доселе? – чувством. Так ли было, когда много лет назад он качал маленьких племянников на коленях? Он не мог вспомнить, но казалось – нет, не так. Тогда было умиление, какое всегда вызывают маленькие. А ныне он всем своим существом, всем переполненным нежностью растревоженным сердцем чувствовал, что вот, здесь – пусть не сын, племянник, пусть! – и все же родная кровь, родная плоть. Тоненькая ниточка в грядущее.

Комментарий к Часть I. Перепутье. 1352.

[1] По народной примете, в день Усекновения Честной Главы Св. Иоанна Предтечи (Ивана Постного) нельзя есть никаких круглых овощей, напоминающих голову, и особенно рубить капусту – на кочане появится кровь.

[2] Дюденя (Тудана), брата хана Тохты, в 1293 году «навел» Андрей Городецкий. «Дюденева» рать была одной из самых страшных в истории Северо-Восточной Руси.

[3] Сочинение Иоанна экзарха Болгарского (конец IX – начало X в.) об устройстве и сотворении мира.

[4] Кусок.

[5] Варфоломеем

========== 1353. ==========

Чума пришла на Владимирскую Русь. Пришла в запахе погребального ладана, в слад-коватом запахе трупов, которые не успевали убирать с улиц, в едком запахе уксуса, которым обтирали все подряд, чая спастись от заразы, хотя и это мало помогало; в общем запахе безна-дежного ужаса.

В Твери умерла маленькая Дуняша, дочка Ильи Степанова. Резвушка, веселушка, ры-жая, как солнышко. Наряжаться любила… Нацепив мамины бусы, склоняла набок головку, ко-кетливо опускала ресницы: «Плавда, я класавица?». Как ни следили, не пускали из дому ни на шаг… Не уберегли.

Вести в парализованной мором стране двигались медленно, потому и об участи великокняжеской семьи в Твери узнали с запозданием, обо всем разом. Илья в который раз вспомнил свою умершую дочку, и душу оледенило мертвенной жутью… Перед глазами встала Ма-рия Александровна, тогда еще княжна. Ночь, заснеженные ели нависли над головой, теряясь во мраке, колеблющийся рыжий огонек и она около огня; молча сидит, бросив на колени саблю, которая все равно ей не погодится, если что… Каково это – разом потерять четверых детей и мужа. Всех.

Илья не ведал иного: когда умер Симеон, княгиня была тяжела и выкинула на другой день. Даже не удалось узнать, мальчик ли был, девочка ли; немногие и ведали обо всем, а иные удивлялись, почему в духовной великого князя был оставлен пробел вместо имени наследника.

А Илье судьба послала иное дитя взамен потерянного. Проезжая безлюдной улицей – старались не ходить пешком и ничего не касаться, чтоб не цеплять заразы – он вдруг услышал какие-то слабые звуки, всхлипы не всхлипы, сперва подумал даже, что котенок, но тут узрел мертвую женщину; крохотный ребенок, в серой от пыли рубашонке, не понять даже, какого пола, сжался рядом в комочек. С захолонувшим от жалости сердцем, даже не помыслив путем, что он делает, Илья соскочил с коня, подхватил на руки невесомое, дрожащее тельце.

Дома Лукерья, тяжело поднявшаяся было с лавки навстречу мужу (была непраздна, дохаживала уже последние дни), увидев его ношу, отшатнулась:

- Сдурел? Погинем все!

Илья растеряно стоял, не находя, что отмолвить в ответ, и жена вдруг, судорожно дер-нув горлом, высказала совершенно будничным тоном:

- Чего стал, баню топи. Да лопотину потом сжечь не забудь.

Ребенок – это оказалась девочка лет двух от роду – так и прижилась в дому. Имени своего она назвать не сумела, потому кликали ее сперва Найденкой, потом Наденькой. И – Господь награждает за добрые дела! Больше никто из Илюхиного семейства от мора не пострадал, а в положенный срок появился на свет вполне крепкий и здоровый мальчик. Имя было загадано давно: Степан, по деду, но Илья вдруг передумал и назвал старшего сына Семеном, в честь покойного князя.