С тех пор стал избегать соседа. Тем более что он настойчиво звонил мне дверь, просил его выслушать, навязчиво объяснялся в любви. Ему было больно, а меня тошнило от привкуса карамели во рту, когда он делал это, говорил “малыш” и пальцами всовывал в рот конфету – леденец или шоколадный батончик чтобы у меня возникла положительная ассоциация от орального секса. Ведь я ни разу педиком не был! Да и тот единичный случай всё равно не считался бы. А он ел бананы на завтрак обед и ужин. Утверждал, что от фруктов сперма становится слаще. Он и не подозревал о моём сахарном диабете. А мне нужен был инсулин.

Но этот человек был свидетелем моего нравственного падения, живым напоминанием о том, кто я на самом деле. Двойной агент! Вот шёл я раньше по улице. С ног до головы красивый, стройный, ухоженный и не переставал сам собой любоваться глазами встречных прохожих… А тут мне вдруг стало ясно что я не могу никого из себя состроить и виноват в этом никто иной как мой бывший любовник. Лишь ему одному известна вся подноготная об этом красивом и встречном юноше.

Как жить со всем этим? Конечно, я никому не рассказывал о приключении, которое внезапно нашлось на анус и, разорвав его непорочность, несколькими отрывистыми плевками осквернило колодезную святыню. Теперь я опасался за свою репутацию.

И, признаться, уже подумывал о том, как бы половчей устранить свидетеля. Не в прямом смысле, конечно – я не планировал его убивать, скорей мечтал уничтожить, стереть все воспоминания о нём из памяти и снова ходить по московским улицам в ажурном нижнем белье, поддетым под обычные свитер и джинсы. Спускаться в метро, высматривать там тематических женщин. А потом возвращаться домой, медленно раздеваться и онанировать.

Он мешал мне, понимаете? Знал о моей тайне. С ним я был уязвим, я боялся его, и иногда мне всё-таки приходилось его задабривать. Быть с ним… как бы это сказать?.. посердечней.

Сосед уходил воодушевлённой внезапно случившейся радостью, зато я весь в слезах, прятался под одеяло и сожалел о той страшной ошибке, когда доверился ему в первый раз будучи ещё подростком, отдавшись по самую глубину кишки. Этим я выпрашивал себе прощение. А затем оплакивал сам себя. И мне снилось, будто бы полностью раздетым, я появляюсь в публичном месте, и негде спрятаться. Ненавижу такие сны!

2

Кстати, о снах. Жил я тогда с бабушкой. Её животная любовь тяготила меня. В этой любви ко мне проступало нечто опасное. Особенно, что касалось моей личной жизни. Мне казалось, она обо всём догадывалась. У неё были ночные бдения в больнице, бабушка работала там медсестрой. И наверняка, убирая мою постель, она что-нибудь находила. Например, “городки”, в которые я играл ребёнком. Много чего я по неосторожности забывал убрать, закончив сеанс… магии. Да и “артефакты” – вещественные доказательства моих шалостей конечно же, оставались на самом виду. В числе прочего использованный презерватив. Выбросив его в форточку с нашего последнего этажа, мы с соседом и не заметили, как он прилип к обратной стороне стекла. И я сослался на заботящихся о половой гигиене бомжей или школьников облюбовавших чердак для утех. Тоже одна из загадок, равно как и диаметр пластмассового “городка” – бабушка подкладывала его под дверь для фиксации, чтобы не закрывалась. В детстве я очень боялся спать при закрытой двери. А с какой деликатностью мне была предложена ветошь – небольшое старое полотенце, чтобы не пачкать простыни. Именно эта самая деликатность пробудила во мне короткую, но яркую, острую, возведённую на больном месте вспышку гнева. Так могут полыхнуть разве что бензиновые испарения. Я усиленно притворялся, будто не понимаю, зачем мне нужна эта тряпочка, для какой такой цели мне бабушка подсовывает мне её. Делал круглые глаза удивления и страха за рассудок старого, близкого человека, вынуждая его открыться, назвать вещи своими именами, озвучить истинное предназначение изделия. Своего я всё-таки добился.

Возмущению что меня подозревают в такой гадкой вещи – вернее, тому, как я сыграл это самое наигранное возмущение – можно было лишь позавидовать. Ну, то есть искренности этого возмущения. Отбушевав, я сослался на простуду и насморк и с дальнейшей благодарностью принял сомнительный предмет гигиены.

Однако самое неприятное выяснилось потом. Для бабушки “сексуальное” полотенце моё стало не меньшей ценностью. Сама тема старательно замалчивалась. Это было то, чего мы не обсуждали. Это была наша общая тайна. Пользуясь моим отсутствием, бабушка аккуратно изымала у меня полотенце, отстирывала, а затем возвращала на прежнее место. Не хотел бы я видеть её лицо в те минуты!

От частой стирки полотенце приходило в негодность, бабушка его меняла, однако, что-то подсказывало мне, что эти мои старые “святые плащаницы” с присохшими к ткани правнуками она не выбрасывала.

Ведь с самого моего рождения бабушка собирала всё, что со мной связано. Повязанные в роддоме браслетки, детские рисунки, книжки, школьные дневники… Ну вы понимаете. Всё это где-то хранилось. Вроде, как на память. Я был почти уверен, что эти мои полотенца – как, впрочем, и трусы, простыни – также были причислены ею к семейным реликвиям. Наверное, со временем, когда я женюсь, и у меня появятся дети – а бабушка до последнего не переставала на это надеяться – она будет показывать им эти “реликвии” и рассказывать об отце, своём любимом внучке-извращенце.

Нужно ли говорить, что все девушки открыто меня ненавидели. Я про обычных девушек, которым приходилось отказывать в близости. Иногда я специально, наслаждаясь своим положением сексуального объекта, тешил своё самолюбие и как можно дольше оттягивал этот момент.

Моя недоступность притягивала. В глазах девушек я представал загадочным молодым человеком. И мне нравилось, что меня хотят физически. Да вот только приступить к делу и довести его до конца, было почти невозможно. Эрекция просто не наступала. Опять же физика. Я не испытывал влечения к обыкновенной женщине, не вожделел её. С ней мне было неинтересно. Так что у нас были основания для взаимной ненависти. Со своей стороны, я давал повод, проявлял повышенный интерес, а затем просто кидал несчастную, влюблённую в меня девушку, за что она потом называла меня импотентом и педиком, и я ничего не мог возразить ей в ответ. Обидно! Тем более ни с первым, ни со вторым пунктами обвинения, как уже говорил, я был категорически не согласен.

Думаете приятно выслушивать от девушек такие вещи? Опять же слухи. Сплетни. Короче благодаря таким вот отзывам обо мне сложилась дурная слава. Надо мной все смеялись. Обзывали по-всякому. Делали какие-то оскорбительные намёки. Мужчины – коллеги по работе – не подавали руки. Брезговали. Поэтому новый человек в коллективе был моим шансом на исправление. С его помощью я пробовал реабилитироваться в глазах остальных сотрудников, избавиться от позора, восстановить имя и репутацию, но запавшая на меня простая очередная похотливая дамочка, лишний раз подтверждала диагноз, вынесенный предшественницами, и тогда я снова вынужден был менять работу.

Вскоре я довёл себя до нервного срыва, и мне выписали направление в клинику неврозов, где я провёл полтора месяца, то есть всю первую половину лета 22-го моего года жизни. Там я начал писать. Там же познакомился с Оксой.

Окса – отдельная тема.

3

Изначально мне было её даже жалко. Она была обречена и мне очень не хотелось причинять ей душевную боль. Всю ночь я не спал, курил сигареты и думал. Я собирался отказаться от дальнейших отношений с ней, твёрдо решив, что пока нахожусь здесь, в больнице, то буду старательно избегать встреч, считая это чем-то вроде испытания моей силы воли. Вроде того. Чистая и порядочная девушка, какой, по крайней мере, она мне казалась тогда, не должна была пострадать от моих действий, а точнее – бездействия.

Раньше я никогда не мучился угрызениями совести. Иногда даже проявлял жестокость. Но тут… Эх если бы мне заранее было известно, к чему это приведёт впоследствии то я, не откладывая, в ту же ночь подорвался бы из больницы. И в тоже время остался бы в этой больнице, чтобы вновь пережить любовь.