– Что, «правда»? – переспросил Саша отца, он не собирался признаваться в том, что не совершал, а о том, что он искал на самом деле в зале, среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы рассказывать под угрозами. Видя упрямство сына, Володе показалось, что тот над ним насмехается. Эту знакомую улыбку он уже где-то видел.

– То!.. Ты еще переговариваешься со мной?! То, что ты слышал, только-что, засранец! – не отступал Володя и уже прокричал в лицо сына осточертевший ему самому вопрос: – Повторяю! Что ты делал в комнате Веры ночью?

– Не скажу! – внезапно твердо решил мальчик, он вдруг осмелел и посмотрел на отца с вызовом.

Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и обошел сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, продолжая смотреть отцу в глаза. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковер, и отцом, разгоряченным упрямством сына, то почувствовал себя в западне.

– Сейчас ты у меня заговоришь! – проговорил Володя вполголоса и с размаха, но не сильно, ударил мальчика по плечам ремнем, но мальчишка от удара только вздрогнул, не отводя от отца насмешливого взгляда.

Володя растерялся, выходило, что Саша его не боялся или просто презирал?! Этого мужчина вытерпеть не мог. Он сам был на редкость упрямым по характеру человеком, и не в его привычках сносить унижение от кого-либо, тем более от своего собственного сына. Такого к себе обращения мужчина допустить не мог. Тут, с ним что-то случилось, он уже не сына видел перед собой, а того улыбающегося немца, которого надо было сломить, любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.

– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всем!

Удары один за другим посыпались на голову и на плечи мальчика. Володя уже терял им счет. Мальчик заплакал, потом застонал.

– Сашка, ты сейчас же скажешь мне правду, какой бы страшной эта правда ни была! – рычал Володя, в очередной раз размахивая ремнем, но сын вместо ответа помотал и сказал по слогам: «Я ни-че-го тебе не скажу!», сказал и опять улыбнулся.

От такого сопротивления девятилетнего пацана Володя опешил. В какой-то миг ему представилось, что означает та «страшная правда», которой пугала его жена и о которой отказывался говорил Саша. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас произошедшего в его доме преступления, его рассудок помутился.

Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, над его сокровищем, проносились перед его глазами: вот Вера извивается в руках какого-то негодного человека, вот, она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно ослепил Володю.

Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством. Он резко оглянулся. Вера стояла рядом с Риммой, она не кричала, не плакала, она молчала и дикий страх стоял в ее глазах. Этот страх разрядом молнии прошелся по его жилам, и больно резанул по сердцу. Его рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын и руками, вспухшими от кровоподтеков, он закрывал голову. Не сон ли это?

По лицу избитого мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а, может быть, и вовсе ее не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилось, или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время перепутал он с войной?

В 41 году война для Володи началась со слов отца: «Ну, что сынки, началась война. Собирайтесь, будем воевать». Отец с братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище. Победа для Володи началась с того времени, когда его сердце огнем обожгла ненависть к фашисту.

Это случилось, когда Володя шел с донесением в штаб дивизии. Ему навстречу вышагивал под конвоем пленный летчик с наглой улыбкой на губах. Эта улыбка была Володе знакома, когда его отряд выходил из окружения, этот фриц гонялся за ним на самолете, словно за зайцем, а теперь он вышагивал по русской земле, помахивая тростинкой в такт своего офицерского шага! Конвоиры с винтовками, казалось не вели его на расстрел, а охраняли. Поравнявшись с Володей, этот фриц кивнул ему, как знакомому и с той же презрительной улыбкой прошел мимо.

Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом, потом мимо него проходили другие плененные немцы, но эти пленные были уже жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался победителем.

Война закончилась Великой Победой, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным и любимым сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел упрямый характер и посмел гордо улыбнуться отцу с ремнем в руках.

Володя опять оглянулся на дочь. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, и Римма крепко держала ее за трясущиеся плечики. Верочка, видя безумие папы, уже не сопротивлялась. Она покорно ждала своей участи, быть им избитой. В ее неестественно широко раскрытых глазах стоял такой ужас, что Володя увидел себя в них чудовищем, убивающим своих детей.

– Боже, что я делаю? – взмолился про себя мужчина, ему вдруг захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и в порыве отцовской любви извинять за свою жестокость, но этого он сделать не мог. В этот миг он был страшен не только для детей, но и для себя самого. Строгий взгляд Риммы уже потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжелым шагом ушел на кухню. Закрыв за собой дверь кухни, он медленно опустился на табуретку, положил перед собой на стол руки, сжатые в кулаки, и затих. Очередная контузия. Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел.

Что-то не так с ним, а, может быть, он еще не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской Дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того, чтобы звереть в мирное время? Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти, травящие душу, воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко поразить его сердце.

На фронт Володя отправился в звании лейтенанта-артиллериста сразу после учебы в Челябинском военном училище. После марша по Красной площади его, командира батареи, вместе с другими отправили в теплушках под Ростов-на-Дону, где фашисты прорвали фронт. Первый бой навсегда останется у него в памяти.

Был приказ стоять насмерть. Снаряды взрывались через каждый метр, враг бил по позиции русских новобранцев остервенело. Володя еще в начале артподготовки оглох от контузии, горло пересохло от огня и песка, но кричать он мог. Короткая наводка по цели противника и приказ: «Батарея, огонь!» Первая атака была отбита, их батальон устоял, а соседи с флангов сбежали. Потом временное затишье и опять ночь вздрогнула от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой по батарее со всех сторон. Забыть такое невозможно. Искореженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики, надсадное ржание израненных лошадей – всё смешалось в единую картину ада. Нескончаемые шквалы взрывов сотрясали землю, от их грохота болью раскалывалась голова. И не было на это кровавое безумие никакой управы! Тогда впервые в жизни мужчины ум зашел за разум, но наводить огонь батареи Володя продолжал и снаряды его пушки в цель попадали.

Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а отступать была поздно, потом они выбирались из окружения. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны были достаться врагу, поэтому для их выхода из окружения надо было подобрать надежные пути.