– Stop! Geschossen! Danke an alle! Eine Pause!
Ага, стало быть, стоп, снято, всем спасибо, перерыв. Я пригляделся и увидел, что рыцари остановили коней и с трудом спешиваются. А на дорогу у поворота выехал темно-зеленый пикап на базе малолитражки «Вандерер» и высыпали какие-то люди, чей облик вполне соответствовал нужному мне столетию – несколько мужиков в кепках и мятых широких брюках с расстегнутыми воротами рубашек, среди которых затесалась завитая мелкими кудряшками баба в цветастом платье с обширным бюстом. Потом появилась еще одна баба, помоложе и ниже ростом, в переднике поверх синего платья и с подносом в руках. На подносе были какие-то чашки. Кофе пьют или чаек? Или шнапс хлещут под видом кофе?
Меж тем мужики принялись помогать рыцарям спешиваться и освобождаться от шеломов и доспехов, что, судя по всему, было не так уж просто. Слышались продолжительные «доннерветтернохайнмали». Чуть дальше едва просматривалась еще пара легковых машин и, кажется, громоздкая, старинная кинокамера на каком-то хитром, подвижном станке и несколько осветительных приборов.
Фу-у. У меня сразу же, что называется, отлегло от сердца. Стало быть, это действительно всего лишь кино. Важнейшее из искусств в период полной неграмотности народонаселения. А раз говорят по-немецки, значит, это какая-нибудь гитлеровская студия «UFA-Film». Ну-ну. Никто так не снимал кино, как Лени Рифеншталь… И то, что эти геббельсовские киношники снимали свое кино в Словакии, вполне логично – здесь пока что было спокойно, и сытнее, и фронт еще довольно далеко, да и сильно не бомбят. Хотя уже не так долго осталось до того момента, когда и здесь начнется бог знает что.
От нервного напряжения возник пикантный момент – мне сильно захотелось по-маленькому. Я отошел от дерева немного в глубь леса, расстегнулся и с наслаждением оросил ближайшие кусты жидкостью, завезенной сюда из далекого будущего.
– Т-т-товарищ, – неожиданно и совершенно не к месту прозвучал в лесной тишине чей-то робкий и даже какой-то детский голос. Что характерно – ровно в тот момент, когда я застегнул брюки. Очень деликатно со стороны неизвестного. А ведь мог бы окликнуть и раньше, а потом и по башке меня стукнуть, в донельзя удобный момент, когда я от неожиданности второпях защемлю зиппером крайнюю плоть.
Я сунул руку в правый боковой карман куртки, где лежал пистолет, и резко повернулся на голос. В кустах, метрах в трех от меня мялась, переминаясь с ноги на ногу, некая облезлая личность небольшого роста. Харя у неизвестного была молодая и курносая, без всякого сомнения славянская, хотя сильно небритая, с заметно ввалившимися от длительного недоедания глазами и щеками. На голове неизвестного проклевывался неряшливый ежик светлых волос, из чего можно было понять, что до недавнего времени мой собеседник был обрит наголо. На неизвестном были мятые серые брюки и пиджак, испачканные на локтях и коленях землей и травяной зеленью (по-пластунски ползал?), как минимум на размер больше, чем ему было предопределено природой (из чего я заключил, что шмотки эти были краденые – к гадалке не ходи). В излишне широком вороте пиджака проглядывала непонятного цвета грязная бязевая рубаха, а на ногах неизвестного (хотя я и плохо видел его ступни среди травы и кустиков) были крайне грубые бутсы, самого что ни на есть арестантского вида. В опущенной правой руке мой собеседник держал небольшой ломик с расплющенным и слегка загнутым концом, который в русском языке обычно именуется «гвоздодер», «монтировка», а еще почему-то «разрыв-трава». Не иначе тоже успел где-нибудь ненароком скоммуниздить…
Вот только не хватало мне, для полного счастья, в самый неподходящий момент нарваться на такого, с позволения сказать, «беглого каторжника»…
– А ну брось! – сказал я по-русски. После чего вынул «люгер» из кармана, дослал патрон в ствол и прицелился в переносицу неизвестному.
Тот то ли не ожидал от меня такого резкого сюжетного поворота, то ли ему было уже все равно. Во всяком случае, пальцы его руки послушно разжались, и железка упала на землю.
– Тамбовский волк тебе товарищ, – сказал я, все так же держа его на прицеле. – Ты вообще кто такой, чудо в перьях, что здесь потерял и зачем по этим лесам шляешься? Я так понимаю, что ты из лагеря слинял?
– А как вы догадались? – искренне удивился мой собеседник.
Тоже мне теорема Ферма, блин…
– Одежда у тебя ну очень характерная, явно с чужого плеча, – охотно пояснил я. – Физиономия предельно отощавшая, ну и прочее в том же стиле. Так что мне насчет тебя все до слез понятно, даже если ты и не захочешь ничего рассказывать. А ну-ка, докладывай, как на духу, почему это ты ко мне подошел и при этом первым делом задал вопрос по-русски?
– А я сначала увидел, как вы шли лесом. Пошел за вами. А потом, глядя на всадников, вы выразились по-нашему…
Ну да, вот так вот шпионы (даже самые гениальные) и прокалываются, на всяких там долбаных мелочах и деталях вроде отпечатков пальцев на чемодане с рацией, бумажек с совпадающим шифром, неряшливо зарытого в лесу парашюта или забытого в такси перочинного ножа. И интересно, почему это я не слышал, как он крался за мной? А ведь он явно сопровождал меня довольно давно. Все-таки неисправимо городской я человек, полный ноль в лесу… Что тут сказать – явное мое упущение, переходящее прямо-таки в злостное раздолбайство…
– И что это за хреновы рыцари? – спросил я, продолжая держать собеседника на мушке. Надо сказать, что он не трясся, глядя в черноту дула. Или уже привык, что его без всякого повода бьют по почкам и тыкают в нос пистолетом, или понимал, что, скорее всего, я не буду стрелять – а то киношники услышат и набегут. Только ведь он упускал другой немаловажный момент. Забыл о том, что пристрелить типа вроде него на территории Дриттенрайха или какой-нибудь союзной Гитлеру страны – мелочь, о которой не стоило даже говорить.
– Какая-то киногруппа, – последовал ответ.
– Это я, милок, и сам вижу. Не слепой.
– Снимают какое-то историческое кино. Псы-рыцари. Прям «Александр Невский» какой-то, только ихний. Ну а говорят сплошь по-немецки, стало быть фрицы…
– Спасибо, это я тоже уже успел понять. И зачем ты, интересно знать, их пасешь?
– С позавчерашнего дня ничего не ел…
– Охотно верю. И что? С киношниками какая связь?
– А у них тут, на окраине городка, временный бивак, палатки там, вагончики, буфет и охраны никакой…
– И что с того?
– Хотел, как стемнеет, попробовать разжиться чем-нибудь съестным…
– Ну-ну. Только я не думаю, что у тебя бы это получилось, с твоей-то монтировкой. С вероятностью процентов в восемьдесят тебя при такой попытке повяжут, отметелят как грушу и сдадут в какое-нибудь местное гестапо, гепо или крипо. Даже если там нет оружия и охраны, недостатка в здоровых и сытых мужиках с пудовыми кулаками у этих киношников явно нет. А что, интересно знать, ты про меня думаешь?
– А чего тут думать? Раз вы при оружии и в кустах ховаетесь, значит, наш!
– Какой такой «ваш»?
Сказав это, я увидел, что от данного уточнения моему собеседнику впервые с момента начала нашего разговора стало явно не по себе (его глазенки забегали в явных раздумьях о попытке к бегству). Оно и понятно. В 1944 году «русский» далеко не всегда было синонимом слова «наш» или «советский». Тогда вообще излишне много всякого говна по свету шлялось.
– Ну, разведчик какой-нибудь, – предположил он наконец, подумав несколько секунд. Правильно сформулировал, если наш, то непременно «разведчик», а если враг, тогда «шпион»…
– Да ты молодца, соображаешь. Допустим, что насчет меня ты все правильно понял. Только ведь ты забываешь, что мне теперь, по элементарной логике, придется тебя шлепнуть для сохранения секретности. Даже если я «наш» на сто десять процентов…
– Не надо! – выдохнул на это мой собеседник одними губами, разом поняв, что я мог и не шутить. И в глазах его таки появился страх. – Христом-богом… – так же беззвучно запричитал он без всякой паузы. Ага, раз советский человек бога вспомнил, значит, точно проняло.
