Спящий город (а это была ночь со среды на четверг, самая середина недели) встретил меня темными окнами домов и желтоватыми шарами света уличных фонарей. Было довольно холодно, но с крыш текло, а в заковавшем асфальт за зиму льду уже успели протаять широкие прогалины, местами переходившие в колеи. По ним я и двинулся в сторону нашего парка Победы, хрустя тонкими подошвами по накопившемуся за зиму продукту деятельности дворников (песку то есть), перепрыгивая через лужи и колдобины.

Со стороны я в тот момент, наверное, смотрелся полным идиотом в старых штиблетах из кожзаменителя, поношенных темно-серых брюках, клетчатой рубашке с многочисленными латками, ветхой бежевой куртке из плащевки (все эти обноски все равно были приговорены отправиться этим летом в огород «для окончательного донашивания», лучше путь послужат правому делу, тем более что как именно я буду одет в момент возвращения, предполагать заранее было сложно) и довольно ветхой серо-зеленой шляпе непонятного фасона – как эта шляпа оказалась у меня, я вообще не смог вспомнить.

Но, на мое счастье, город словно вымер, и мне не попадались не только прохожие (какой дурак, кроме меня, пойдет гулять по грязному апрельскому льду?), но и машины в этот час уже были более чем редки. А городской транспорт в такие часы уже практически не ходит.

В принципе, какой-нибудь случайный свидетель мог видеть, как странноватый, явно слишком легко одетый для начала апреля мужик в шляпе (какая-нибудь слишком рано проснувшаяся и мучимая похмельем пропащая пьянь?) перешел залитую весенней водой трамвайную линию, лавируя между хаотично припаркованными машинами, прошел через двор, по дороге между домами и забором школы № 86, потом перешел дорогу у перманентно запертого входа на стадион «Нефтяник» и наконец углубился в парк Победы, оставив слева торчащие из снега березы и лиственницы, а справа – фундаментальный забор, за которым маячили во тьме малое футбольное поле, здание бассейна (в последний год закрытого на ремонт) и длинный ангар, когда-то выстроенный для упражнений в пожарном многоборье. Спустившись немного ниже, неизвестный в шляпе оказался у памятника морякам в виде установленной на бетонное основание отпиленной в процессе утилизации от атомной подлодки проекта 671 (по-моему, именно такая лодка изображала американскую в старом фильме «Случай в квадрате 36–80») рубки со всеми полагающимися перископами и прочими выдвижными устройствами – видимо, для точного наведения и окончательной привязки аппаратуры временной переброски моим работодателям, как обычно, требовалась крупная масса металла. Левее рубки просматривался в темноте толстый то ли столб, то ли колонна с барельефами известных российских адмиралов (в число которых почему-то затесался царь Петр I, видимо, как основатель буквально всего на Руси, включая и флот), мокрые учебные торпеды и памятник «тем, кто ждет моряков», в виде некой бронзовой бабенки, символизирующей непонятно кого. С равной долей успеха можно было бы считать, что это гриновская Ассоль или просто какая-нибудь абстрактная «рыбачка» – скульптор был явным халтурщиком и избытком художественного таланта не страдал.

Далее неизвестный (то есть я) прошел мимо рубки подлодки и, повернув направо, стал спускаться по бетонным ступеням ведущей в сторону бассейна недлинной лестницы. А, переступив через третью ступеньку, неизвестный неожиданно исчез, просто растворившись в воздухе. Собственно, с этого все и началось.

Окрестности города Брезно. Словакия. 4 августа 1944 г.

Когда я открыл глаза после пронизывающей сырости апрельской ночи, вокруг было тепло и солнечный свет причудливо играл в зеленой листве деревьев – конец лета, благодать, леса еще толком не начали желтеть. В чаще вокруг меня одуряюще пахло свежей и прелой травой, смолой, медом и какими-то цветами, в воздухе жужжали насекомые, слышались и голоса каких-то птиц. Например, по специфическому свистящему треску я понял, что мое появление шугануло любящих тишину сорок. А раз они всполошились, значит, человека давно не видели. Это было хорошо – свидетели мне точно не требовались. Немного осмотревшись, я понял, что, судя по всему, попал куда нужно. Слева, где-то у самой линии горизонта смутно маячили за деревьями невысокие то или хребты, то ли сопки, поросшие лесом. Надо понимать, словацкие Рудные горы. Если это было так, мне следовало в точности соблюдать инструкции Блондинки и идти направо – сначала подобрать оставленную работодателями закладку с документами и прочими «причиндалами первой необходимости», а затем выбираться через лес к дороге. Нужный мне городок Брезно должен был находиться километрах в десяти южнее места моего появления.

Пройдя километра полтора в предписанном заранее направлении (хотя я и не уверен, что удерживал его на 100 %, за отсутствием компаса и иных средств навигации), я быстро нашел то, что искал. На сей раз местом для закладки был выбран довольно приметный старинный серый каменный крест, который я после недолгих поисков обнаружил на лесной поляне, за кустами терновника. В принципе, через поляну проходило нечто, похожее на тропу. Но судя по высоченной, вымахавшей за лето в стрелку траве, здесь очень давно никто не ходил. Да и вообще, как я уже успел отметить, каких-то признаков присутствия человека в этом лесу категорически не обнаруживалось. Кстати говоря, что это был за крест – я, честно говоря, не очень понял. Хотя на поросшем мхом выщербленном веками атмосферных осадков кресте я смог рассмотреть какие-то буквы и очень характерный символ в виде чаши. Гуситы? Если этот крест действительно имел отношение к ним, то это аж XV век. То есть очень давно. И что такого забыли в горах Словакии буйные последователи Гуса и Жижки – черт его знает. Это вполне могла быть и могила какого-нибудь «божьего воина», и просто какой-нибудь памятный знак. Вникать я не стал, тем более что мне не было решительно никакого дела до этого креста, а историей Гуситских войн я никогда не интересовался. Да и не за этим я сюда пришел.

Как и сказала мне Блондинка, позади холмика у основания креста лежал практически неразличимый в траве плоский камень, который вполне мог быть куском расколотой могильной плиты или чего-то подобного, но выглядел значительно свежее креста. Слава богу, в этот раз копать мне не пришлось. Подцепив руками края камня, я приподнял его и с удовлетворением обнаружил в открывшемся углублении (кусок дерна под камнем был кем-то аккуратно срезан) два небольших целлофановых свертка.

В первом был паспорт с вложенными в него бумажками и туго набитый кожаный бумажник самого что ни на есть пижонского вида. Ну, паспорт был, как мне и пообещали, тот самый, международный турецкий, не новый (состарить, как, впрочем, и напечатать, турецкий паспорт периода первой половины ХХ века для тех, кто меня сюда прислал, видимо, было сущим пустяком), серо-зеленого цвета, в центре титульного листа обложки оттиснуты позолоченный полумесяц, между «рогов» которого расположилась пятиконечная звезда. Вверху было написано «TURKIYE CUMHURIYETI» – «REPUBLIC OF TURKEY». А пониже полумесяца имелась вторая надпись «PASAPORT» и тоже с переводом с турецкого на международный – «PASSPORT». Звали меня сейчас, как меня предупреждали, Йыгыт Йылдырым. Вроде бы «Йыгыт» это какое-то производное от «Джигит». Фотография в паспорте была моя, только я там был какой-то слишком уж загорелый, с маленькими усиками, излишне хитрыми глазами и странной прической – волосы по моде тех лет зачесаны назад. В таком виде я сильно напоминал сам себе отпетого негодяя или американского шпиона из советских фильмов 1950-х гг. (кстати, тогда мерзавец и вражеский агент очень часто совмещались в лице одного персонажа) и выглядел очень подозрительно. Оставалось надеяться, что разного рода сексоты и жандармы не обратят внимания на подобные досадные мелочи. Что еще сказать – паспорт был выдан Министерством внутренних дел Турецкой Республики в декабре 1942 года. И, судя по украшавшим соответствующие его страницы многочисленным штампам, за последние полтора года я не менее восьми раз бывал на территории Третьего рейха, а также по нескольку раз проезжал через Болгарию, Венгрию, Румынию, Словакию, Хорватию и даже Швейцарию. Последний по времени штамп свидетельствовал о том, что венгерско-словацкую границу я пересек 29 июля 1944 г.