Соня Посиделкина появилась совершенно в домашнем виде: с голыми ногами, в халате, запахнутом до крестца, в высокой чалме из махрового полотенца – и немедленно распространила по комнате чужой, контрапунктный, но милый запах, в котором было что-то чрезвычайно уютное, как в потрескиванье поленьев в печке или в домашних тапочках на меху. Она запросто устроилась слева на венском стуле, оперлась локтями о столешницу и сладко перевела дух – до того то есть запросто, словно она в тысячный раз проделывала эту эволюцию, и Махоркину почудилось, что Посиделкина присутствовала здесь всегда. Он внимательно к ней присмотрелся: черты ее лица выровнялись, прояснились, уголки рта приняли положение покоя и правое ухо просвечивало на свету. Соня, наверное, почувствовала пристальный взгляд и подняла на него глаза, по-прежнему смотревшие как бы мимо; Махоркин смутился, потупился, невзначай увидел глянцевую коленку и по нему, от макушки до пяток, прошел малосильный ток.

Завтракали они молча, словно думали за едой, но когда с яичницей было покончено и они выпили по четыре стакана чаю, Соня Посиделкина сказала:

– Наверное, я пойду...

– Куда же вы пойдете в таком виде? – с недоумением в голосе спросил ее Коля Махоркин, имея в виду давешние лохмотья, и добавил уже решительно: – Нет, я вас в таком виде не отпущу!

– Другого вида у меня нет. Вот ведь какое дело: все мои вещи остались дома, в Чертанове, и муж согласен их вернуть только на том условии, если я дам ему двадцать тысяч...

– За что двадцать тысяч-то?! Родную жену, сукин сын, выгнал из дома, так еще подавай ему двадцать тысяч!

– За моральный ущерб. Ведь он думает, что я забеременела от соседа с пятого этажа.

Поэт призадумался, помассировал пальцами переносицу и сказал:

– Знаете что: а ведь есть у меня где-то эти самые двадцать тысяч! То есть я их куда-то запрятал и не найду... Давайте мы с вами на пару перероем всю комнату, найдем деньги и отдадим их вашему мужу – пускай подавится, сукин сын!

– Я вот даже и не придумаю, что сказать...

– И говорить нечего! Сейчас разобьем комнату на квадраты и полный вперед! Все равно мне эти деньги не нужны, потому что денег-то как бы и нет, если я не в состоянии их найти...

Минуту спустя Николая очаровало в Соне еще и то, что ломаться она не стала, – это было бы особенно противно ввиду предопределенности ее согласия принять дар, а сразу взялась помогать поэту разбивать комнату на квадраты, каковая операция далась им даже весело и легко.

Где-то неподалеку стреляли, то дробно, как дятел стучит по стволу сосны, то неравномерно и ухающе, похоже на приближающуюся грозу.

Поскольку подобных звуков не слыхали в Первопрестольной с осени сорок первого года и они были непонятны для новоявленных москвичей, Махоркин с Посиделкиной не обратили никакого внимания на пальбу. Или они оттого не обратили внимания на пальбу, что были слишком заняты разбивкой комнаты на квадраты, и от этого дурацкого занятия им было весело и легко.

Тем временем в комнате направо, как войдешь в квартиру, где жил Махоркин, темной и совсем маленькой, в одно окошко, упиравшееся в глухую стену соседнего дома, заседали братья Серебряковы, Саша и Антоша, и хозяин комнаты прапорщик Бегунок. Саша учился в институте тонкой химической технологии, Антоша ничего не делал, прапорщик служил в охране диверсионной школы в Балашихе, хотя отец его был видный военный медик и генерал. Молодые люди сидели за небольшим овальным столом, играли в преферанс без болвана и пили пиво. Трех человек для этой комнатки было так избыточно много, что, казалось, тут было не продохнуть. Антоша Серебряков задумчиво говорил:

– Если мы теперь, именно не позднее завтрашнего вечера, не отважимся на это дело, то мы на него не отважимся никогда. Объясняю почему: потому что в центре города сейчас полная анархия и потому что ментам в сложившихся условиях не до нас.

– И все равно, – сказал прапорщик Бегунок, – нужно так организовать это мероприятие, чтобы дело стопроцентно не сорвалось. То, что коммунисты разогнали ментуру, – это, конечно, хорошо, но тем не менее нужно провести дополнительную рекогносцировку, окончательно развести роли, трижды перепроверить амуницию... Скажу раз!

– Скажу два! – отозвался Антоша Серебряков. – Зачем, спрашивается, нужна дополнительная рекогносцировка, если мы и без того знаем: товар на витринах, деньги в кассе, за прилавком две девицы, едва достигшие половой зрелости, у дверей охранник – молокосос. Я бы как раз уделил основное внимание психологической стороне дела. Чего уж там лицемерить – мы с вами все-таки любители, самодеятельность, а не то что по-настоящему отвязанный элемент. Поэтому для нас страшно важно прийти к какому-то психологическому пункту, например, к абсолютной уверенности в том, что мы магазин возьмем, и тогда мы точно его возьмем!

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru