Когда началась перестройка, в некоторых газетах и журналах впервые появились публикации о Церкви не атеистически– ругательные, а рассказывающие об отрытии храмов и православных учреждений. Появилась информация и о том, что открылась Оптина пустынь. Юные души потянулись туда, поскольку то, что официально запрещается, преследуется,– а официальной политикой государства был атеизм,– для молодого человека особенно привлекательно. Я думаю, это сыграло определенную роль. Кроме того, народ долго жил без Бога, люди изнывали, изнемогали, потому что сколько можно так жить: пить, гулять, работать, курить, слушать музыку, смотреть телевизор? Молодому человеку, который только вступает в жизнь, это быстро надоедает. Без высоких идеалов невозможно жить ни пожилому, ни молодому человеку, а в молодости это как раз чувствуется особенно остро.
Почему молодые люди пьют или употребляют наркотики? Молодая душа приходит в мир с высокими, благородными идеалами, ищет чего-то чистого, светлого. А когда не находит, когда ничего не открывается, когда сделана ошибка, молодой человек очень болезненно ее переживает, ничем не удовлетворяется. Тогда душа начинает погибать, уничтожать себя через служение греху.
Когда же молодой человек находит истину, он бывает намного более ревностен, чем человек старшего поколения.
– Батюшка, наверное, многие из приезжавших в Оптину пустынь юношей и девушек интересовались монашеством, иначе, наверное, они и не приехали бы в святую обитель?
– Тогда на это была, в хорошем смысле слова, мода. Это было очень популярно. Много было публикаций в СМИ об Оптинских старцах, о старчестве, об Оптиной: они прошли практически во всех газетах и журналах. Это было совершенно ново, никогда раньше такого не было. В Оптину постоянно приезжали разные корреспонденты, разговаривали с братией, брали интервью. Настоятель, отец Евлогий, не считал, что только он один должен говорить за всю Оптину: он достаточно свободно разрешал братии общаться с корреспондентами, поэтому люди узнавали об обители из прессы.
Если у людей и были какие-либо представления о Церкви, о Православии, о религии, то о монашестве вряд ли кто-то вообще что-либо знал. Монашество было чем-то новым, таинственным, удивительным; это привлекало людей, и они приезжали. До Оптиной ведь еще надо было добраться, это недешево, и нужно было приложить определенный труд, но люди ехали и ехали. И, я думаю, обретали то, за чем приезжали.
7-8 ноября, в эти советские праздники, в Оптиной бывало больше всего народу, потому что эти дни были выходными у студентов. Так было в первый, второй, третий год после открытия обители. К 7 ноября мы уже готовились, так как знали, что будет просто столпотворение.
И действительно: людей приезжало столько, что в храме яблоку негде было упасть. Это были исключительно молодые люди и девушки. Ночевали они в храме. Братия беседовали с ними: собирались в кружок вокруг какого-либо инока, иеромонаха или даже послушника. Братия очень старалась отнестись ко всем внимательно, принять, накормить, ответить на вопросы. Особенно трудился иеромонах Мелхиседек (Артюхин), нынешний настоятель московского подворья Оптиной пустыни в Ясенево. Надо отдать ему должное: он делал все возможное для того, чтобы донести до людей Слово Божие.
Летом молодые люди устраивали рядом с Оптиной лагеря, ставили палатки в лесу, на озере, носящем поэтическое название – озеро Любви. Целое лето там кто-то жил, и братия устраивала беседы и там. Как это происходило? Расскажу про нас с отцом Мелхиседеком; я был тогда рясофорным иноком. Нас или приглашали, или мы приходили сами: как бы гуляли и зашли. Я сажусь где-нибудь около костра, спрашиваю: как дела, как жизнь. Там, где молодые люди и девушки, как правило, есть гитара. Беру гитару, что-нибудь бренчу: когда-то в юности немного умел играть, хотя к тому времени уже разучился; петь, правда, не решался. Это вызывает интерес, молодые люди никак не ожидали, что человек в подряснике может играть на гитаре, да еще что-нибудь из «Beatles» или «Deep Purple». Начинались вопросы, и беседы длились подолгу, порой за полночь, уже и костер успевал истлеть.
И меня поражали вопросы этих молодых людей: живые вопросы живых, ищущих душ. От людей более старшего возраста таких вопросов я не слышал. Мне это было очень интересно, очень близко. Вопросы были на самые разные темы; то есть ребята поняли, что со священником, с монахом, с насельником монастыря можно говорить на любые темы, что запретных вопросов в Церкви нет. Церковь имеет свой взгляд на всевозможные проблемы, и это действительно руководство к жизни. Потом некоторые изъявляли желание принять Крещение, молились за богослужениями, некоторые причащались, исповедовались.
Поскольку тогда я еще не имел священного сана, продолжать общение с этими молодыми людьми находил не уместным, да и сомневался в том, что могу сказать что-то хорошее и что эти мои усилия принесут плоды. Потом я даже каялся как в грехе в том, что, когда надо было бы молиться, общался с людьми, по страсти учительства проповедовал.
Но позже, когда я стал настоятелем Московского храма, приезжали люди и благодарили меня за то, что на тех беседах у костра, когда я играл на гитаре, а потом говорил о Боге, они впервые услышали слово Божие. Подобных случаев было несколько. Например, однажды по делам книжной торговли приехали молодые люди и девушки из Нижнего Новгорода, из одного православного братства, и оставили для меня записочку. В ней было написано: «Батюшка, помните такой случай: Вы пришли, поиграли нам на гитаре, мы с Вами поговорили. Потом Вы ушли и, конечно, не знали, что после этого разговора несколько человек из нас приняли Крещение и стали ходить в храм, а один юноша сейчас уже оканчивает семинарию. Мы даже не ожидали и не думали, что так может быть».
Тем более, я этого не думал. Но еще с того времени молодежь меня особенно привлекает; а потом я прочел в творениях святителя Игнатия (Брянчанинова), что в пожилом возрасте человек уже не способен к послушанию, он уже не имеет этого навыка, у него свои взгляды и мнения, с которыми ему тяжело расстаться. А для того, чтобы оказывать послушание, нужно отказаться от многих своих мнений, а человеку в годах это уже трудно. Поэтому наиболее – если можно так сказать – перспективные в духовном отношении иноки – это те, кто пришел в монастырь лет в двадцать, потому что юная душа наиболее способна к послушанию. Это как чистый лист бумаги, на котором можно писать словеса Божии.
И дальнейший мой опыт общения с людьми, с паствой, с прихожанами дал мне убедиться в том, что с молодыми людьми гораздо проще: их не надо переубеждать, заставлять; сказали – они, исполняют, ревностно стремятся делать то, что им говоришь. А вот человека в годах нужно сначала убедить, объяснить ему, почему нужно сделать именно так, а не по-другому; у него уже сложилось свое мнение, свое понимание. И все это создает больше трудностей.
Кроме того, я понимаю, что я человек еще сравнительно молодой, а когда я принял священный сан, мне было тридцать лет. И хотя сейчас мне сорок, тем не менее, для большинства прихожан я еще молодой человек. Для людей более старшего возраста нужен и священник более солидный, лет пятидесяти-шестидесяти. Слово такого пастыря будет выслушано ими с бо'льшим уважением. А мне, в силу моего возраста, более близко общение с молодыми людьми, да и им общение с молодым священником более понятно.
– Отец Сергий, я знаю, что многие из тех, кто сейчас работает в Вашем храме, приезжали к Вам в Оптину пустынь и сейчас являются вашими духовными чадами. Как складывалось общение с ними? Как возникли отношения, более серьезные и длительные, чем те беседы у костра?
– Это общение относится уже к тому периоду, когда я принял священный сан, стал иеромонахом. Я был еще молод, но меня рукоположили, я считаю потому, что не хватало священников, а не почему– либо еще. Пришлось сразу принимать исповедь. Это весьма серьезное дело, и, например, в Троице-Сергиевой Лавре далеко не всякого иеромонаха допустят совершать это Таинство. А в Оптиной все были молодые, народу не хватало, и поэтому мне, человеку в общем-то неопытному, пришлось исповедовать.
